На берегу Волги, между Сызранью и Саратовом, есть старинный городок Хвалынск. Издавна заселяли его староверы, составлявшие не менее двух третей численности Хвалынска. Даже первым городской главой был именитый купец Козьма Михайлов, давший начало двум ветвям купеческой династии: Кузьминым и Михайловым.
Хвалынск. Общий вид с Волги. Фото М. Дмитриева, 1894 г.
Михайловы заботились не только и не столько о собственной мошне, сколько о благосостоянии Хвалынска, о строительстве и содержании Божиих церквей и знаменитых иргизских монастырей, находившихся неподалеку, на другой стороне Волги.
В 1830-е годы, когда Иргиз — «старообрядческая Палестина» — был разорён и отдан в ведение «государственной церкви», Михайловы пришли на помощь инокам и инокиням, оставшимся без духовного приюта.
Еще писатель П.И. Мельников-Печерский подметил в своих произведениях, что у старообрядческих купцов XIX столетия был благочестивый обычай: они строили свои дачные домики рядом с монастырями, чтобы иметь возможность часто бывать на богомолье в святых обителях. Был такой деревянный дом на Иргизе и у Анны Кузьминичны Михайловой, дочери вышеупомянутого первого градоначальника Хвалынска. В самом конце 1830-х или в начале 1840-х годов Анна Кузьминична перевезла свой просторный деревянный дом с Иргиза в окрестности Хвалынска, на земли своей родственницы Лукии Петровны Михайловой (та была женою ее племянника Михаила Львовича). Там был создан первый хвалынский старообрядческий монастырь, названный Нижним Черемшаном, по названию речки Черемшан, в низовьях которой и располагалась обитель, недалеко от самого Хвалынска. Земли эти официально считались купеческими садами, и выращиваемые там хвалынские яблоки славились на всю Россию отменным вкусом, тонким ароматом и целебными свойствами. Недаром К.П. Петров-Водкин в воспоминаниях писал, что купечество со всей Волги каждую осень съезжалось в Хвалынск «на яблоки», «подлечить желудок» — так же как дворянство ездило лечиться «на воды»… Обитель Нижнего Черемшана пряталась от любопытных взоров в глуши фруктового сада, а насельницы считались садовыми работницами. Молельная имела внешний вид обычного дома с двумя потайными комнатами, в одной из которых поднимался пол и открывался еще один просторный тайник, в виде комнаты, куда в случае полицейской облавы прятали священнические принадлежности и самих священнослужителей. Всего под садом и монастырскими строениями было восемь с половиной десятин земли, записанной на имя Л.П. Михайловой, на средства которой и содержалась обитель. Здесь постоянно пребывал епископ Саратовский Афанасий (Кулябин или Телицын), для которого в саду был сделан еще один тайник: с виду ничем не примечательная садовая беседка под дощатым полом скрывала тайный подземный сруб-келью со столом, скамьей, лежанкой и книжными полками. В этой келье скрывался от полицейских облав святитель Афанасий, тут же он занимался чтением и написанием поучительных книг (и после смерти его паломники посещали эту келью как святое место, где им показывали скромное жилище старообрядческого архиерея и книги, собственноручно написанные им на голубой бумаге).
Первой из монашествующих сюда, на Нижний Черемшан, в самом конце 30-х гг. XIX столетия прибыла знаменитая мать Павольга, ставшая создательницей первого женского монастыря на Черемшане. Имя её овеяно легендами и тайной. Кто она, откуда родом и как оказалось именно здесь? Неужели такая энергичная игумения не оставила своего следа на прежнем месте своего подвига? Хвалынские архивы молчат… Но есть сведения совсем из других мест — со старообрядческого Урала, где до конца 1830-х годов подвизалась очень энергичная инокиня Павольга, негласная глава всех старообрядческих инокинь Урала. Редкость монашеского имени и редкие организаторские способности обеих персон, а также совпадение времени загадочного исчезновения одной Павольги на Урале и появление другой в Поволжье наводят на мысль о том, что это одна и та же личность.
Итак, кто она, мать Павольга? Документы, собранные в начале ХХ века новообрядческими историками Екатеринбургской епархии, свидетельствуют о следующем. Как сообщал при расспросе «духовными властями» её бывший супруг, в миру будущую инокиню звали Марьей Дмитриевой. Марья была крестьянской дочерью и проживала в Сарапульской волости, в окрестностях Ижевского завода, была старообрядкой, приемлющей священство. Окормлялась их семья священниками, приезжавшими с Волги, из Иргизских обителей. В начале 1820-х годов она вышла замуж за крестьянского сына Филиппа Григорьевича Шутова, венчавшись с ним в моленной г. Сарапула. Таинство совершил священник Иосиф, приезжавший в Сарапул с Иргиза для совершения христианских треб. Жила семья в деревне Починок, или Русская Вожья (Русский Вожой), находившейся в 17 верстах от Ижевского завода. Около 1824 года в молодой семье родилась единственная их дочь Фекла, и супруги стали подумывать о принятии иночества. Прожив браке всего четыре года, они уговорились найти мужской и женский старообрядческий монастыри и постричься во «ангельский образ», причём дочь супруга обещалась взять с собою в монастырь, как это в те годы нередко и делалось. Так молодой супруг покинул семью и удалился на Урал, «взыскуя иноческого подвига».
Сперва Филипп поехал к своему родному отцу, иргизскому иноку Гавриилу, который прежде был за веру «бит шпицрутенами» и сослан в Сибирь «в отделённые батальоны», но потом тайно ушёл из Сибири и поселился в лесах Оханского уезда, принадлежавших к Рожественскому заводу Демидова. Три года прожив в лесном скиту с отцом, Филипп переселился в Уральский уезд Оренбургской губернии, в ста верстах от города Уральска и в семи верстах от реки Чеган, в старообрядческом скиту под управлением инока Иринарха, где проживало около 50 человек братии. Прожив здесь год, Филипп возвратился назад ко отцу, а еще через полгода вместе с ним перешёл в лесной скит, находившийся в лесах Бисертского завода Демидова. Отсюда Филипп нередко посещал Красноярский скит. В одно из таких посещений он принял иноческий постриг с именем Филарета от преподобного Илария, священноинока из Иргизского монастыря, жившего в Екатеринбурге и окормлявшего окрестных староверов. После принятия «ангельского образа» инок Филарет вернулся в Бисертский завод к отцу. Тогда же, в середине 1830-х годов, была вывезена к нему и бывшая жена его Марья вместе с дочерью Феклой. Они поселились в женском скиту инокини Дорофеи, находившемся в Верхнетагильском заводе. Там она приняла от того же священноинока Илария пострижение во иночество с наречением очень редкого имени Павольга.
Правительство в тот период ужесточило преследования староверов. Был объявлен в розыск священноинок Иларий, которому пришлось уехать с Урала сначала на Керженец, а затем и в Москву (известно, что в Москве он принял от государственной церкви священноинока Иеронима, который выехал в пределы Австро-Венгрии, где в селе Белая Криница в 1846 году совершил чиноприем греческого митрополита Амбросия, восстановившего епископский чин вдовствовавшей в течение почти двух веков старообрядческий Христовой Церкви; сам же Иероним скончался в Москве в 1848 году, и через три года тело его было обретено нетленным).
Итак, священник удалился с Урала, и местные староверы оказались в затруднительном положении. Но правительство само помогло им: повсюду насаждалось так называемое единоверие. Сущность его состояла в том, что архиереи государственной церкви рукополагали для старообрядцев священников, которые должны были служить по старому обряду, но подчиняться синодальным архиереям. Государство прикладывало немало усилий для того, чтобы всех староверов привлечь в это единоверие.
Но и староверы повсеместно в таких условиях находили интересный выход из сложившейся ситуации. Они принимали новопоставленных священников, затем тайно их везли к священникам старообрядческим, которые негласно принимали их в старую веру «под исправу», и вот! — теперь уже настоящий старообрядческий священник легально и открыто служил у старообрядцев, имея синодальные документы. Он освящал церковь по старому чину на древнем, дониконовском, антимисе, любезно предоставленном ему Синодом, и в эту церковь пускали на моление только староверов, а если архиерей проездом пытался храм посетить, то неизменно приходил к запертым дверям или даже строительным лесам: «владыко, у нас ремонт, сам видишь, в храме грязно, и пол разобран, ноги поломать можно»… Так староверы научились выживать в новых гонительных условиях. Так происходило во многих местах России: в Поволжье, в Уральском казачьем войске, в Центральной России. Несомненно, то же было на Урале.
Священники, мнимо числившиеся «единоверческими», но принявшие тайно старообрядческую «исправу», теперь не только окормляли местных староверов, но и приезжих, выдавая им официальные справки о крещениях, венчаниях, исповедях и причащении. К таким священникам на Урале и стали обращаться местные староверы, в том числе и иноки. Они их защищали от нападок властей, выдавая все нужные справки…
Так инок Филарет и инокиня Павольга стали по бумагам числиться единоверцами, оставаясь в лоне Церкви древлеправославной. В 1837 году мать Павольга с дочерью поселилась в Красноярском скиту инокини Евсевии, который числился единоверческим. Сюда время от времени приезжал ее бывший муж, который был благословлен от священника на совершение погружения младенцев и преподавание умирающим запасных святых даров. Числясь единоверцем, он тайно совершал необходимые требы «мирянским чином», о чем доносили начальству недоброжелатели. Было устроено расследование, не давшее никаких результатов. Инок принес очередную справку об исповеди и причащении, тем и закончилось… Тем временем сгущались тучи и над его бывшей супругой. Начальство узнало, что инокиня Павольга не только не является по-настоящему единоверкой, но на самом деле стала негласной игуменией всего женского иночества на Урале. Он жила в селе Красноярском, где создала женский скит, имевший крепкое хозяйство (коров, которых она сама же и доила) и обширные связи с женскими старообрядческими скитами Урала.
Власти попытались выселить инокиню Павольгу в Шарташский скит, но она с другими «матерями» заявила, что «во вновь предполагаемый в Шарташском селении единоверческий женский монастырь при слабом нашем состоянии здоровья поступить не можем: а желаем препроводить жизнь нашу там, где теперь находимся, под покровительством отца нашего духовного Иоанна Иванова и наших ближайших родственников; так как мы имеем здесь свои кельи, усадьбы и покосные места, приобретенныя собственно нашими трудами. Сверх сего мы из ,,раскола присоединились” собственно к Ревдинской Свято-Троицкой церкви навсегда, при коей и желаем до конца нашей жизни все ея таинства исправлять, а не в другой где-либо; при том же имеем у себя по совести отца нашего духовнаго Иоанна, к которому приходим к исповеди и святому Причастию с душевным расположением и ревностию, — чем остаемся душевно довольными. А потому не благоугодно ли будет правительству в Красноярском нашем селении хотя бы не большую устроить пустынь?»
Однако священник Иоанн, как видно, недолго побыл в старообрядчестве, вскоре оказавшись неблагонадежным для принявших его «ревнителей древляго благочестия». Прежде негласно окормлявший староверов, он стал теперь их же врагом. В августе 1839 года священник написал рапорт екатеринбургскому архиерею, в котором сообщал, что в селе Красноярском старообрядческая старица Павольга проживает в келиях, принадлежащих старшему иноку Феодориту. Тут же проживает какая-то старица и еще девочка лет 15. «Все сии состоят в сильном раскольническом толке», — было сказано в конце рапорта. Архиерей встревожился и сразу же послал благочинного протоиерея Флоровского с проверкой.
Вот что сообщал об этом синодальный историк в «Екатеринбургских епархиальных ведомостях» в 1906 г.: «Преосвященный поручил благочинному Флоровскому: 1) осведомиться, точно ли означенная Павольга проживаешь в доме, принадлежащем Феодориту; 2) лично узнать, если то не трудно, точно ли она раскольница, и при том жестокая? 3) если эта раскольница живет в доме, принадлежащем Красноярской пустыне, и живет ,,к соблазну православных”, то вообще с заводским начальством взять верные меры к выдворению её, Павольги, с живущими и 4) если же решиться на это возымеется какое-либо затруднение, то требуемыя сведения доставить обстоятельно и ясно. Благочинный Флоровский прибыл в Красноярск 29 августа и лично удостоверился, что инокиня Павольга есть жестокая ,,раскольница” и проживает в доме, принадлежащем Красноярскому единоверческому скиту, в особых кельях с таковою же раскольническою монахинею Елизаветой и 11-летней девицей Агафией. Дом этот прежде принадлежал таковым же ,,раскольническим” монахиням Анисии и Иринархе, которых Павольга, находясь под рукою инока Феодорита, вытеснила, и они нашли убежище в селении Тараскове, что вблизи Верхнейвинскаго завода. Феодорит до принятия единоверия, опасаясь за открытое отправление богослужения законного преследования со стороны правительства, постоянно в вышеозначенном доме хранил богослужебные книги и вещи, не всегда нужные для употребления; при переезде из скита в Ревдинский завод имел постоянную квартиру в этом же доме. Пригласив инока Феодорита в Красноярское селение, благочинный Флоровский осмотрел с ним тот дом и кладовую, но ничего не заметил подозрительнаго, кроме четырех книг Пролога, аршин до 50 рубашного холста и 10 фунтов воска. Отец Флоровский решительно заявил Феодориту, дабы он перевез из дома в скит все пустые ящики; дом бы со всеми пристройками продал, а коров, доением коих занимается Павольга, передал кому-либо из благонадежных жителей Красноярскаго селения и тем навсегда прекратил сношения с Павольгой. Этой Павольге в 1838 году заводский исправник, по предписанию главного начальника, вместе с прочими ,,раскольническими” монахинями, объявлял запрещение: не носить монашеское одеяние и не именоваться инокинями, — отобрав у всех монашескую одежду. Все эти распоряжения остались не выполненными. Видя, что на упорных сих ,,раскольниц” меры кротости не действуют, о. Флоровский пригласил в свою квартиру служителя Петра Кондюрина, надзирателя Павла Моксунова и часовеннаго уставщика Маркела Дрягина, которые оценили дом, где жила Павольга, в 160 рублей и продали крестьянину Исидору Дрягину. Тогда же о. Флоровский отношением просил заводского исправника о скорейшем выдворении из Красноярскаго селения как Павольги с Елизаветою, так и прочих раскольнических монахинь, разсеянных по селению, Каптелины, Еликониды с 7-летней девочкой Агафией.
В первых числах сентября заводский исправник из скитов Красноярского селения выдворил бывших раскольнических монахинь —женку Ксению Железникову, девиц Зиновию Казанцеву, Пелагею Сахарову и Екатерину Соловьеву, монашеское платье от них отобрал и именоваться инокинями воспретил».
Итак, в конце 1839 года инокиня Павольга с дочерью Феклой высылается из своего уральского скита, и далее на Урале её следов не находят. Современный историк пишет: «О дальнейшей судьбе инокини пока можно только догадываться. …Не исключено, что эта достаточно молодая и энергичная женщина могла основать где-нибудь поблизости новый старообрядческий монастырь. Надеемся, что поиски в архивах когда-либо помогут пролить свет и на эту забытую страницу истории». Похоже, что монастырь был ею основан, но совсем не «поблизости», а в отдаленном от Урала месте…
Итак, «уральская» Павольга с дочерью Феклой куда-то безследно исчезает, а на Нижнем Черемшане в то же самое время появляется Павольга «черемшанская», приехавшая «с Иргиза» (напомним, что у «уральской» Павольги с Иргизом были тесные связи, а бывшие ее муж и тесть даже жили около двух лет на Иргизе, пока не были арестованы «за незаконное проживание» там). Тогда же девица Фекла берется на воспитание купеческой дочерью Анной Кузьминичной Михайловой. Считается, что это была Фекла Евдокимовна Толстикова, дочь её родной сестры Марьи Кузьминичны, скончавшейся в 1851 году. Но очень странно: при живой матери более 10 лет дочь находится под опекой тётки… Если же предположить, что опекаемая на Нижнем Черемшане девица Фекла являлась на самом деле дочерью инокини Павольги, то загадка разрешается: она жила при матери, но официально считалась племянницей хозяйки дома. Возможно, дочь Марьи Кузьминичны скончалась еще в детстве, а под ее именем позже скрывалась дочь инокини Павольги. Во всяком случае, уже в старости игумения Фелицата, в миру девица Фекла, говорила, что именно ее родная мать была основательницей иночества на Черемшане. А ведь всем известно, что Марья Кузьминична не была инокиней, тогда как основательницей черемшанского монашества все признают именно матушку Павольгу… Но это только лишь наши догадки…
Как бы то ни было, инокиня Павольга основывает женскую обитель на Нижнем Черемшане, где она прожила в иноческих трудах и подвигах примерно до 104-летнего возраста и с миром преставилась к Богу. Историк Черемшана С.И. Быстров сообщает, что кончина ее последовала в начале 1890-х годов, а за год до этого матушка Павольга сфотографировалась, и этот портрет до революции хранился в альбоме Лукии Петровны Михайловой. К сожалению, революция 1917 года уничтожила и монастырь, и фотографию его основательницы…
После преставления матушку Павольгу похоронили на кладбище Свято-Успенского монастыря на Черемшане, обители преподобного Серапиона. Мать Павольгу хвалынские староверы почитали местночтимой святой. После разорения монастырей советскими безбожниками её могила, почитавшаяся староверами как святое место, была разрушена, на месте монастырского кладбища кощунственного устроили танцевальную площадку, которая ныне заброшена, зарастает травою забвения.
В сердцах же староверов память о подвижнице благочестия хранится свято и неразрушимо. Преподобная мати Павольго, моли Бога о нас!
Тропарь, глас 1-и. Свеще́ю неугаси́мою, твои́х моли́тв преподо́бная, мра́к разжени́ душе́вныи, и́же ве́рою па́мять твою́ почита́ющим, при́сно заступа́ющи ма́ти Паво́льго, от вре́да вся́каго и па́кости вра́жия.
Кондак, глас 8-и. Те́́плостию ве́ры Зижди́телевы, ле́ди растопи́ла еси́ малове́рия, и по́двиг твои́х благоле́потою, привлече́ ко и́ноческому житию́ же́н мно́жество, им́же яви́ся наста́вница ко спасе́нию, преподо́бная ма́ти Паво́льго, и ны́не на́ Небесех зря́щи Святу́ю Тро́ицу, моли́ непреста́нно о все́х на́с.
Икос. Многотру́ден пу́ть прешла́ еси́ мати ди́вная, ве́ру до конца́ соблю́дши, му́жески в же́ньстем телеси́ к подвиго́м прилежа́ла еси, и лю́таго врага́ до конца́ низложи́, а́нгельски на земли́ поживе́ преподо́бная, и по преставле́нии ко а́нгельским лико́м причте́ся Паво́льго, те́мже Влады́це те́х предстои́ши, чи́сте зря́щи Святу́ю Тро́ицу, моли́ непреста́нно о все́х на́с.
