Без малого сто лет назад на кладбище Введенского женского монастыря на Черемшане появилась новая могилка. Рядом с белокаменными надгробиями «сестёр», умерших в прежние годы, простой деревянный крест над этой могилкой мог бы показаться несколько бедноватым. Но то была лишь дань голодному времени 20-х годов. Под неприметным крестом упокоились мощи великой подвижницы «древляго благочестия» инокини-схимницы Фелицаты, «строительницы» и бывшей игумении Введенского монастыря.
Род, из которого происходила мать Фелицата, имел давние староверческие корни. По матери она была родня именитым Кузьминым-Михайловым. Начало этому купеческому роду положила тоже знаменитая подвижница благочестия Екатерина Дементьевна Мыльникова, жившая в старинном селе Сосновая Маза, основанном бежавшими от преследования властей старообрядцами то ли в 1669 году, как написано на стеле при въезде в село, то ли в начале XVIII столетия. Родилась раба Божия Екатерина еще при Петре Первом, в 1711 году, а умерла — в 1806-м. Оставшись без мужа, которого звали Петром, женщина была вынуждена сама добывать средства к пропитанию себе и своей дочери Фекле Петровне (1750–1840). Екатерина Дементьевна была знаменита на всю Волгу своей обширной хлебной торговлей, имела огромные площади посевной земли, обменивала пшеницу на скот и шерсть у степных кочевников — в общем, была негласной главой всей здешней округи. Она построила в своём селе на собственные средства просторную моленную, в которую время от времени приезжали старообрядческие священники.
Во второй половине XVIII века, во времена Екатерины Второй, появились в Сосновой Мазе новые поселенцы. Старец Карп пришёл из подмосковных Гуслиц, а через несколько лет к нему приехал родной племянник Кузьма Михайлович, ушедший из центральной России «из-за нежелания брить бороду». Молодой человек был взят Екатериной Дементьевной в приказчики, а через несколько лет она выдала за него свою дочь. Кузьма Михайлович вместе с женой и тёщей перебрался жить в Хвалынск и вскоре стал его первым городским головою. От него и произошла знаменитая династия Кузьминых-Михайловых — купцов, общественных деятелей, благотворителей, ревностных защитников «старой веры».
В 1814 году Кузьма Михайлович на средства своей тёщи выстроил в Хвалынске деревянную старообрядческую церковь, в которой начались регулярные богослужения. Церковь была ограждена забором, при ней были флигель и строения, в которых жило до 20 чтецов и певцов с семьями (позже по распоряжению правительства церковь была отнята у староверов и вместо неё был устроен храм единоверческий).
Михайловы были крепкой староверческой семьей. Известен эпизод из жизни этой семьи, как нельзя лучше характеризующий их верность древлему благочестию. В 1837 году цесаревич Александр, 19-летний наследник российского императорского престола, со своим воспитателем поэтом В.А. Жуковским и приличной свитой совершал поездку по империи, которую Николай I назвал его «венчанием с Россией». Весь маршрут и расписание каждого дня были утверждены особой императорской инструкцией, где было расписано, какие города посещать, а какие нет, по какому берегу какой реки ехать, дабы лицезреть лучшие виды и т.п. Первым населенным пунктом Саратовской губернии, который надлежало посетить наследнику, был старообрядческий Хвалынск. А было это как раз в разгар кампании по борьбе со старообрядчеством. Наследник, радушно принятый на хвалынской земле, остановился на ночлег в доме городского главы Льва Кузьмича Михайлова.
Вот как описывает это событие, согласно семейному преданию, Лев Алексеевич Радищев, бывший внуком Льва Михайлова (рукопись его мемуаров хранится в Хвалынском краеведческом музее): «Со стороны матери… предки были очень богатые, люди известные, старообрядцы-,,австрийцы” (глава этого веропроповедания жил в Автрии). Деда Льва Кузьмича называли ,,столпом старообрядцев” и главным на Черемшане (старообрядческий монастырь). Сестра его Анна Кузьминична положила начало женскому Черемшанскому монастырю. Лев Кузьмич был весьма твёрд по своей линии. Когда проезжая Волгой Александр II (ещё наследник), заехал в Хвалынск, он остановился в доме Льва Кузьмича. Он желал ознакомиться с Черемшанами. Он уговаривал Льва Кузьмича ,,перейти в православие” (вероятно, под влияние Синода), предлагал за это привилегии: дворянство, обучение старшей дочери Екатерины в Смольном и т.д. Но Л<ев> К<узьмич> оставался твёрдым, ни на что не согласился».
Наследник, приложивший все возможные усилия для обращения Льва Михайлова в государственную церковь, был так сильно раздосадован, что на следующий же день уехал из Хвалынска, вопреки отцовской инструкции, отказавшись участвовать в увеселительных мероприятиях, запланированных к его приезду в Хвалынске. Проехав по губернии быстрее, чем предполагалось, в раздраженном расположении духа, он в Саратове не принял приготовленное для подношение губернатора — роскошный художественный альбом «Записки о Саратовской губернии», в котором более чем на 70 страницах давалось краткое географическое и статистико-экономическое описание важнейших уездных городов губернии, с добавлением прекрасных акварельных иллюстраций, показывающих виды городов и монастырей Саратовского края. Благодаря этому инциденту ценная рукописная книга осталась в Саратове, ныне же она находится в фондах Саратовского областного музея краеведения.
Такую твёрдость в вере Лев Кузьмич несомненно унаследовал от своих родителей…
У Кузьмы Михайловича и его супруги Феклы Петровны, кроме Льва, были и другие дети. В 1801 году в семье родилась родилась дочь Марья, которая повзрослев вышла замуж за Евдокима Толстикова, происходившего из дворянского сословия. Их семья прежде имела крестьян, но потом, во времена Павла Первого, приняла «старую веру» и, оставив все, переселилась в хвалынские пределы. Приняв «старую веру», Толстиковы лишились дворянства и потому записались в мещанское сосоловие, а позже — в купечество. Марья Кузьминична, выросшая в крепкой старообрядческой семье, была очень прилежна к христианской вере: миловала нищих и убогих, строила для них кельи, принимала под свой кров монашествующих. Совместно с Лукией Петровной, женой своего племянника, она устроила на землях последней женский старообрядческий скит, здание для моленной которого перевезла с Иргиза (после его разгрома) родная сестра Марьи Кузьминичны Анна Кузьминична Михайлова. Это скит, названный Нижним Черемшаном, которым руководила знаменитая мать Павольга, положил начало черемшанскому иночеству.
В семье Толстиковых в сентябре 1828 года родилась дочь Фекла. До 10-летнего возраста она проживала в родительском доме, а потом была передана «в ученье» и на полное попечение тётушке — девице Анне, проживавшей в Павольгином скиту1.
С детства прилежала отроковица Фекла к посту и молитве, трудам и подвигам благочестия. Она не желал для себя никакой другой судьбы, кроме как иночества: стать «невестой Христовой». На этот путь ее наставляли и рано умершая (в 1851 году) мать, и тётушка, и, конечно, мудрая матушка Павольга.
В 1846 году в селе Белая Криница (под Черновцами, в тогдашней Австро-Венгерской империи) произошло знаменательное событие: к старообрядческой Церкви присоединился греческий митрополит Амбросий, восстановивший в ней епископский чин, прерванный гонителями еще в XVII веке. Начали рукополагаться епископы и священники, в том числе для российских староверов. Примерно в 1854 году был рукоположен первый Саратовский старообрядческий епископ Афанасий (Кулябин, или Телицын), бывший казначей одного из разгромленных властями Иргизских монастырей. Он прибыл в Павольгин скит, где жил тайно, скрываясь от властей, где и умер и был погребен в 1865 году.
В доме «купеческой девицы» Анны Кузьминичны Михайловой, где находился тайный женский скит, полиция неоднократно проводила облавы и обыски. Например, в ночь с 24 на 25 марта 1853 года, на праздник Благовещения Пресвятой Богородицы, хвалынские полицейские чины совместно с понятыми из числа хвалынских мещан произвели внезапную облаву и обыск в её доме. Они арестовали присутствовавшего на богослужении известного старообрядческого деятеля Афония Кузьмича Кочуева — того самого, который в 1832 году подал старообрядцам идею создать архиерейскую кафедру за границей, чтобы избежать ареста епископа российскими жандармами. Кочуева уже несколько лет разыскивала полиция по подозрению в том, что он рукоположен в сан епископа (такой анонимный донос дважды поступал Московскому синодальному митрополиту Филарету Дроздову, который забил тревогу, требуя от светстких властей поимки Кочуева). Старовера схватили и отправили в суздальскую монастырскую тюрьму, где он без суда и приговора находился в качестве секретного заключенного. Условия в суздальской крепости были весьма суровые, и безвинный страдалец через 8 лет умер в этом каменном мешке, и могила его неизвестна… Во время облавы 1853 года после самого тщательного обыска полиция нашла помимо икон и прочей утвари 54 старинные книги. Все это было конфисковано и препровождено в саратовскую духовную консисторию. Подобные облавы и узаконенные святотатственные грабежи были очень часты в Хвалынске: они повторялись только в доме Анны Кузьминичны в 1854, 1857 (2 раза), 1858, 1865 (2 раза) и в 1866 годах. В 1858 году купеческие девицы Анна Михайлова и Фекла Толстикова находились под судом «за содержание раскольнического притона».
Видимо, после этого суда девица Фекла некоторое время укрывалась от преследований за границей, возможно, в Славском женском монастыре, на территории тогдашней Турции (ныне Румыния). Думается, не случайно в 1861 г. именно из соседнего Славского мужского монастыря приехали жить и молиться на полученных ею по завещанию землях иноки во главе с преподобным Серапионом, будущим создателем Свято-Успенского мужского монастыря на Черемшане…
Когда купеческой девице Фекле еще не исполнилось и 33 лет, 7 мая 1861 года скончалась ее тётушка-опекунша Анна Кузьминична. Перед смертью она завещала любимой племяннице обширные владения у Мамонтова ключа на Черемшане: пруд с мельницею, плодовый сад с постройками, пасеку. Завещание это было заверено епископом Афанасием. Вот текст этого замечательного документа, хранящегося ныне в рукописной копии в фондах Хвалынского краеведческого музея:
«Свидетельство.
Подобает имети попечение о всем, что полезно и необходимо к назиданию народа и что служит к славе святых Божиих церквей. Собственное имущество епископа должно быть известно окружающим его презвитерам и диаконам. Св<ятых> Апост<ол> пр<авило>40 лист 24. Клирики не должны расхищать оного по смерти. Четв<ертый> Всел<енский> соб<ор, правило> 22. И Митрополиту не дозволяется делать сие. Шест<ого> Всел<енского собора правило> 35. Епископ должен иметь попечение о всех церковных вещах и распоряжать<ся> ими, яко назирающу Богу. Св<ятых> Апост<ол правило> 38.
В 1861 году 7-го мая Хвалынская 2-й гильдии купеческая дочь девица Анна Козминишна Михайлова волею Божиею скончалась, до смерти своей распорядилась, Божиим произволением, определила все свое имение на душевное свое спасение, при моем присутствии, Епископе Саратовским, Симбирским, Самарским и Астраханским <sic!> Афанасий <sic!>, распределила так: 1) назначила по себе Хвалынскую девицу родную свою племянницу Феклу Евдокимовну Толстикову душеприказчицей, которой въверила имение свое непосредственно, 2) в дому ея Михайловой жить племяннице Толстиковой, 3) на доходныя с имения ея собираемыя деньги Толстиковой содержать по усмотрению ея бедных и престарелых сирот безвозмездно, 4) иметь священников с причтом по приглашению Толстиковой для совершения Божественной Литургии всегда, или временно по ея усмотрению до самой глубокой старости и даже смерти, с передачею этого права тою другому лицу, кого она изберет по своей смерти, и с обязательством таким, чтобы доходы с имения моего не выносима была <sic!> со всею принадлежащею к ней утварию, церковными вещами, священными ризами, святыми иконами и книгами и всегдашнею Божественною службою по распределению Толстиковой без дачи всякого отчета, никому не принадлежую <sic!> только единому Богу должна Толстикова отдать свой справедливый и верный отчет, и по той восприемникам этого святаго дела.
Имение Анны Козминишны Михайловой на реке Черемшанке при почтовой дороге заключается в том: Два плодовитых яблонных сада, с деревянными домами и надворным при садах строением, и две мукомольные мельницы с амбарами, и при них избами на Мамонтовым <sic!> ключе, пчельник с рыбным прудом и пчелами до 70 ульев и омшаниками. Имение это стоит цены двадцать тысяч 20000 руб. серебром, которое Толстикова не имеет права ни продать, ни заложить, а только права <по> вышесказанному передавать в роды родов на Богоугодныя и Богослужебныя заведении <sic!> и призрении <sic!> престарелых и сирых, в чем свидетельствую и подписуюсь.
Смиренный Епископ Афанасий Саратовский своеручно подписал.
1864 году декабря 28 дня.»2
Епископ Афанасий Саратовский.
Итак, дом покойной Анны Кузьминичны (скиток «Нижний Черемшан») перешёл по завещанию в собственность девице Фекле. Полицейские облавы там продолжались. Журнал «Церковь» в 1913 году опубликовал её рассказ о том тревожном времени:
«Когда митрополит Амбросий-то перешёл к нам из Греции3, ставленников его мы тогда же и приняли. Первым-то был у нас епископ Софроний4. Потом владыка Афанасий5. Он в шестидесятых годах жил и управлял епархией. Много раз хотели его «словить», да всё никак не удавалось. А за что, — никак не придумаю.
Молиться по-старому не давали. Вот и поди. Как не считать было антихристовым временем! Владыку Афанасия один раз было совсем «словили», да Господь милосердый спас его у нас.
Молились мы раз с ним. Соборная служба была. Владыка-то горячо молился. Я стою неподалёку от алтаря походной церкви; церковь в моленной расставили6. Подбегает ко мне сторож, весь дрожит, запыхался, взмок: мы его у городской дороги караулить поставили; неровён час, кто приедет из начальства. Так оно и случилось. «Фекла Евдокимовна (я «беличкой» тогда была), Фекла Евдокимовна, власть едет! Скоро здесь будет. Все переодеты. Едут не спеша. Колокольчики подвязаны. Исправника по голосу узнал. Пробежал «тропкой», поближе, сказать тебе. Сдаётся, владыку пымать хотят».
Медлить было нечего. Сообщили владыке. Службу прервали. Святитель скоро разоблачился. Свечи, лампады потушили. Антимис схоронили. Владыка хотел было со своим смирением отдать себя на пропинание, но ему напомнили о пастве Христовой, о том, что святителей у нас нет почти совсем. Провели мы его в мою келью — под половицей был у меня потайник; открыли половицы, он там и поместился. Не успели мы владыку спрятать, как у моей кельи остановилась тройка. Выскочили из неё, да прямо в молельню, а там всё убрали; не успели только убрать облачение владыкино. Засветили огонь. Один из них спросил:
— Что-то ладаном пахнет, молились?
—Да, мол, молились.
— А кто служил?
—Сами, без священников.
—Нет, у вас ваш архиерей должен быть.
Зашли в походную церковь.
— Чьё облачение? Это у вас архиерей?
— Нет, — говорим, — его у нас нет.
Моя тётушка была вострая на язык, говорит им, а сама улыбается:
— Был, да уехал.
Не поверили, пошли искать.
Зашли в мою келью, а стражу послали (верхами немного после приехала) искать по всему лесу, кельям. Не нашли нигде. Начальство стоит у меня в келье на балконе. Один из них говорит:
— Как здесь хорошо!
А стоят-то они на тех самых половицах, под коими находится владыка.
— Я говорил вам, — сказал другой начальник, очевидно младший, — что нужно бы остановить навстречу ехавшую пару пегих лошадей; в экипаже-то сидел весь закутанный в шубу человек, а вы не захотели. Безусловно, это был раскольничий архиерей.
А у нас впрямь были пегие лошади. Как оказалось впоследствии, это ехала из бани знакомая наша купчиха; баня-то у них в саду стояла, за городом, но дороге к нам. Она, правда, была вся закутана.
Постояли они, постояли у меня, протокол составили, облаченье владыкино взяли и уехали.
Уехать они уехали, да что делать нам оставалось? Город небольшой. Слухи дойдут, куда следует, что владыка здесь. Снова приедут, поселятся здесь, да уж основательно будут разыскивать. Не миновать отвечать; снесут скит, владыку посадят в крепость, как посадили владык Конона и Аркадия.
Открыли потихоньку половицы; вышел владыка, спросил:
— Что, уехали?
— Уехали, — отвечаем.
Ничего не сказал, произнёс только: «Господь им простит; не ведят, что творят», — и умолк.
Посоветовали владыке на время уехать отсюда. Он согласился. Легко оказать «уехать», но куда уехать и как выехать? Стали придумывать: за Волгой была у нас земелька, небольшой хуторок; мельница стояла там. Мололи муку для обители; хлебца понемногу засевали. Вот на время и порешили побыть там владыке.
Был август месяц. Яблоки у нас поспели. Приказчик случился здесь: за яблоками приехал. Муж вельми крепкий в старой вере, начитанный, умный.
Рано утром, на другой день, приказчик запрёг сам в рыдван лошадь, работника зачем-то услал в сад, наложил соломы, попросил владыку лечь в рыдван, обложил его всего яблоками, накрыл пологом, увязал рыдван. Дело было на скотном дворе. Никого, кроме меня и приказчика, на дворе не было. Послали за работником. Приказчик сказал ему, чтобы он уехал на хутора, а следом он верхом за ним поедет.
Сел работник на передок. Служил он на хуторе, был «церковный». Отъехав немного, закурил цыгарку и поехал потихоньку, напевая песни, сам не зная, что везёт. Приказчик-то оседлал лошадь, но поехал совсем другой дорогой, в город. Лошадь-то в городе у знакомого кузнеца оставил, чтобы он ему подковал её. А сам боится за владыку: не случилось бы чего на пароме, или работник сам полезет за яблоками, или другое что. Пошёл он поскорее к парому. А уж там всё уставили. Осталось только отчаливать. Прыгнул па паром, видит, лошадь и рыдван стоят в порядке, работник держит лошадь. Переехали благополучно. Когда выехали на берег, приказчик и говорит работнику:
— Ступай обратно в город, возьмёшь лошадь у кузнеца, он поди подковал её, да проедешь верхом в монастырь: ключи от мельницы позабыл у матушки Фелицаты; завтра нужно помолоть хлеба; я доеду до хутора один, а возьмёшь ключи и вернёшься верхом.
А работника-то нужно было угнать, чтобы владыку ослобонить. Ушёл работник-то опять на паром, а приказчик отъехал в сторону, от дороги подальше: в степи никого не было; развязал верёвку, снял полог, говорит:
— Вставайте, владыко святый. Душно ложе Вам было.
— Ничего, — сказал святитель, — доехали, слава Богу.
— Нет ещё, — отвечает приказчик, — немного осталось; доедем.
Сели рядышком, святитель в мирской одежде, и поехали на хутор.
Переночевал владыка, знакомым старым назвался приказчику. Пожил на участке малое время, пришлось и отсюда уехать. Много ездит в г. Хвалынск народу; заезжают на хутор; урядник бывает. Толки дойдут до пристава; будут спрашивать, что за человек. Приготовили ему местечко подальше, вёрст за 30 от города, в селе Берёзове. Там, в саду у одного благочестивого христианина, и прожил он с полгода, а оттуда опять перебрался, как потише стало, на Черемшан.
Тем временем власть снова приезжала, обыск произвели настоящий.
— У вас, говорит, ваш архиерей здесь в подполье скрывается. Есть у вас и церковь под землёй; там он живёт и там молится.
—Нет, — говорим, — у нас никакой церкви под землёй и никакого подполья нет. Есть, — я говорю, — подвал, складываем мы там всякую рухлядь, да теперь там ничего нет, одна только паутина.
Нужно сказать, подвал этот был устроен особым образом — дверей-то у него не было, а устроен был люком: две плиты подымались, а под плитами шла лестница узенькая такая, спуск был, как в колодезь.
— Где, — спрашивают, — у вас подвал?
— Пойдёмте, покажу.
Показала им. Подняли плиты. Не успели поднять, как они все туда, в подземелье, бросятся! Остался наверху один князь (позабыла фамилию), присланный из Петербурга. Прошло немного времени, вылезают оттуда один за другим, все чёрные — в паутине. Князь встречает их и смеётся:
—Что, всю собрали паутину? — спрашивает их. — Ведь правду говорила Фекла Евдокимовна, что там ничего нет.
—Да, — говорят, — ничего нет.
Так и уехали ни с чем.
За то, что облаченье у меня нашли, ничего не было. После, как поутихло, попечители ходили к исправнику задобрить. И сама ездила с визитом к исправничихе. С пустыми руками-то не поедешь.
Попечитель-то один подружился с исправником и говорит раз как-то ему, — дело к зиме шло:
— Холодно становится, ваше благородие!
—Холодно, — отвечает.
— Одеваться приходится потеплее.
—Да, — говорить.
— В шубу?
— В шубу. —
Принесли ему мехов, материй. Выбирал, что ему понравилось; сшил и стал носить. Портному уж не знай, кто платил. Полиция-то стала поласковее смотреть. Владыка-то снова переехал в обитель».
Став хозяйкою строений при Мамонтовом ключе, девица Фекла решила устроить там мужской старообрядческий скит (сама же она жила в женском скиту на Нижнем Черемшане). Видимо, по её приглашению в том же году прибыли сюда из Турции пять иноков, в том числе и преподобный Серапион (Абачин), будущий создатель Успенского монастыря на Верхнем Черемшане. Епископ Афанасий рукоположил инока Серапиона в священнический сан и дал ему для богослужения походный алтарь с переносным престолом-одиконом, священнические облачения и все необходимое для службы, а сам в начале 1865 года преставился ко́ Господу.
Иноки жили в скиту под видом садовых и мельничных работников. Они молились весьма скрытно, во избежание огласки и ареста. В деревянном флигеле тайно раскладывали походный алтарь-палатку и совершали пред нею все службы. В ночь на 5 сентября 1865 года, на праздник воскресения Господа нашего Исуса Христа, полиция вломилась во флигель и арестовала отца Серапиона, взяв его под стражу прямо в священных ризах и всех молящихся. Всех их препроводили в городской тюремный замок, куда доставили в ближайшее время и саму хозяйку тайного скита девицу Феклу, принявшую иноческий постриг с именем Фелицаты. Её обвинили в «содержании притона раскольников», однако сильная духом староверка отвергла такое обвинение. Полгода провела мать Фелицата в остроге, но не дрогнула, не повинилась пред гонителями веры.
Пожилой уже человек, начальник тюрьмы очень уважал отца Серапиона и строительницу монастыря Феклу. Он разрешил староверам по их просьбе пронести в тюрьму иконы, богослужебные книги и облачения, дав возможность инокам-староверам молиться в самом узилище. Более того, на Пасху городские старообрядцы были допущены внутрь тюремного замка и вместе с преподобными Серапионом и Фелицатою торжественно встретили Светлый День. «Христос воскресе из мертвых, смертию на смерть наступи, и гробным живот дарова!» — раздавалось радостное песнопение в темнице, ставшей в то время церковью. Как иронично потом писал один из журналистов, тюрьма превратилась в монастырь, с тою лишь разницею, что теперь полиция инокам «не мешала молиться, а наоборот, их охраняла».
Феклу отпустили после Пасхи на поруки богатых хвалынских купцов, а иноки еще более двух лет протомились в неволе. Судебная тяжба длилась еще несколько лет, но в конце концов решением Сената все арестованные были полностью оправданы. Отец Серапион возвратился на Черемшан, но уже не к Мамонтову ключу, а на новое место — Верхний Черемшан, где двое купцов подарили ему землю для мужского монастыря. Девица же Фекла приняла иночество с именем Фелицаты и с несколькими инокинями и послушницами перешла жить на место ушедших иноков. Так образовался еще один женский скит на Черемшане, получивший название Введенского монастыря.
Сначала моленная находилась в старом деревянном здании около пруда, построенном, по преданию, еще в 1700 году.
Количество сестёр увеличивалось, старая моленная стала тесной для обители. В 1884 году «без письменного разрешения начальства» в монастыре была выстроена каменная церковь. Освящена она была 21 сентября 1885 года во имя Введения церковь Пресвятыя Богородицы, с южным приделом во имя святителя Николы.
Мать Фелицата подала прошение властям с целью узаконить новопостроенную моленную. В прошении говорилось, что постройка осуществлена «на основании мнения Государственного Совета, последовавшего 1 мая сего 1884 года, о даровании ,,раскольникам ” некоторых прав гражданских и по отправлению духовных треб». Ее прошение поддержал письменно и местный урядник. 8 октября 1885 г. «моленная» была разрешена Саратовским губернским правлением. Первоначально храм имел вид обыкновенного жилого дома, без куполов и колокольни, поскольку законы Российской империи строго запрещали подобное «оказательство раскола», как и колокольный звон и крестные ходы старообрядцев. Только после 1905 года на церкви были установлены купола и кресты, а в 1909-м возведена и каменная колокольня.
Первой игуменией Введенского монастыря стала инокиня Афанасия, пришедшая сюда из маленького скита, находившегося в доме купца Максима Степановича Кузьмина (двоюродного брата м. Фелицаты). После неё игуменствовала инокиня Аполинария, сама же строительница обители стала ей третьей игуменией.
Игумения Фелицата и сестры Введенского монастыря. Фото нач. ХХ в. СОМК.
Современник (запрещенный диакон господствующей церкви Л.Т. Мизякин) писал в 1908 году о Фелицатином монастыре: «Из женских монастырей самый многолюдный, благоустроенный и зажиточный — Фелицатин. Обитель раскинулась по течению Мамонтова ключа. Прекрасный сад, родники и пруды. Во всем заметны чистота, порядок и размеренность жизни. Одно- и двухэтажные кельи из прочных брусьев или обложенные кирпичом, разбросанные там и сям по лощине группами и в одиночку, красиво выглядывают из-за зелени деревьев. Между отдельными корпусами безукоризненно выметенные и углаженные дорожки. В средине — красивая каменная церковь, с куполом и колокольней, а рядом обширные, чисто барские апартаменты самой «матушки». В общем всё это представляет вид вполне благоустроенного городка и привлекает сквозящими во всех мелочах домовитостью и уютом. Во всяком случае, Фелицатина обитель могла бы служить для самого Хвалынска образцом хозяйственности и внутреннего распорядка. И подумать только, что всё это достигнуто трудами одной женщины, притом в самых невыгодных условиях, перед которыми могли бы спасовать многие общественные деятели… Мы вошли в церковь: и здесь необыкновенная чистота и благолепие. Красивый, старинного письма иконостас, стены и пол точно сейчас только выкрашены: везде коврики и дорожки, аккуратно сложенные подколенники.
Перед иконами неугасающие лампады. Церковь с хорами. Сбоку, точно гнездо ласточки, прилепился миниатюрный, но такой же светлый, как церковь, придел. В проходах и под сводами колокольни помещаются кладовые и жилые кельи с диванами, постелями и сундуками, что придает церкви какой-то полудомашний характер. Такая же обстановка и на хорах главного храма: мягкое кресло для игуменьи Фелицаты; тут же её «свои» иконы, которым она сугубо молится, и тут же сундуки, кровать, женское платье: налево от хор — помещениe для готовящихся к постригу, с полной домашней обстановкой.
По отзывам, жизнь монастыря основана на строго общежительных началах: общий стол, общие молитвы, общая келарня и общий труд. Но все это держится неограниченным правлением матушки Фелицаты, ,,полнота власти» которой могла бы служить идеалом для иного государственного деятеля».
С.И. Быстров
Историограф Черемшана Самсон Иванович Быстров примерно в 1911 году отмечал в своей записной книжке, хранящейся ныне в фондах Хвалынского краеведческого музея: «По духовному завещанию матери Фелицате достался от тетки Анны Кузьминичны пчельник, где теперь построен женский монастырь, в котором живут свыше 100 человек инокинь и белиц. Построено много домов и келий, а в центре стоит каменная церковь во имя Введения Пресвятыя Богородицы с приделом во имя святителя Николы; при церкви позднее пристроена каменная колокольня и повешены колокола, после свободы в 1905 г. В этом здании, имевшем вид дома, церковь открыта 21-го сентября 1885 г. Церковь отличается убранством и чистотой. В ряду старинных икон особенно выделяются иконы: «Господь Сил», привезена из Москвы; ей считают более 500 лет; «Одигитрия Смоленская» — свыше 300 лет; икона эта привезена из Казани еп<ископом> Пафнутием. Иконостас громовского письма. Антимису7 исполнилось более 300 л<ет>».
Храм, выстроенный из добротного керамического кирпича, был снаружи и внутри выбелен, крыша и купола крыты железом, выкрашенным в зелёный цвет, по тогдашнему церковному обычаю. Над куполом и колокольней сияли позолоченные кресты, о которых в день основания монастыря инокини и мечтать не могли…
Еще до «религиозных свобод» в старооборядческих скитах Черемшана были созданы тайники и подземные ходы для спасения священников от полицейских облав. Говорят, был даже вырублен в меловой горе подземный ход между Серапионовым и Фелицатиным монастырями. Вход в него, полуосыпавшийся, и теперь виден за руинами одного из бывших монастырских корпусов. Один из старожилов вспоминает, как он с друзьями в детские годы ходил по этой подземной галерее, заканчивавшейся массивной деревянной дверью. Дверь на противоположном конце хода была крепко заперта. Галерея то справа, то слева имела крипты-углубления. Как знать, не здесь ли, в одной из таких крипт, покоятся святые мощи преподобного Серапиона, скрытые инокинями в 1924 году от безбожных властей?..
Л.Т. Мизякин так описывает «строительницу» Введенской обители: «Возвратимся к Фелицате, составляющей пока душу «своего» общежития и являющейся для женского Черемшана тем же, чем был когда-то для Верхнего Черемшана старец Серапион. В ней нет обаятельной мягкости характера, всепрощения и душевной теплоты, увековечивших за старцем память «избранного сосуда», но на протяжения всей её жизни оказывается та же духовная мощь, беззаветная преданность старым обычаям и вере отцов: «железная баба, король!» – таковы общие отзывы об этой незаурядной женщине.
…Теперь ей около 70 лет, но стан её прям и поступь легка и упруга. Пока одиночные кельи не превратились в цветущую обитель с церковью и каменными корпусами, пока внутренняя жизнь монастыря не была спаяна в прочную общину, с незыблемыми уставами и порядками, Фелицате много пришлось потрудиться и многое пережить: за это время она не раз представительствовала за старообрядцев в Петербурге, не раз сиживала в тюрьме. Но время от времени налетавшие на обитель бури и грозы не сломили упрямой натуры; аресты и гонения лишь закалили гордую волю и окружили мать Фелицату ореолом, которым она пользуется умело и с достоинством. В настоящее время, может быть, предчувствуя близость развязки и желая подготовить переход обители к новому строю, она официально сложила с себя часть бремени по управлению монастырём, поставив в звание игумении инокиню Измарагду, а монастырское имущество и всю собственность перевела на Хвалынскую старообрядческую общину австрийского согласия. Фактически, однако, от этого ничего не изменилось: монастырь как был Фелицатин, таким остается и по сиe время, на ектениях поминают обеих инокинь — Фелицату строительницу и Измарагду настоятельницу; воля «матушки Фелицаты» — закон для всех, от белиц до стариц и схимниц, не исключая самой игумении Измарагды…»
Уход матери Фелицаты из игуменского чина связан с тем, что она приняла «великую схиму» — высший иноческий подвиг, который требует отказа от руководящих должностей.
После Измарагды игуменией стала старица Ермиония (Семёнова).
В монастыре служило трое клириков: протоиерей Михаил Каюров, священник Моисей Никифоров и диакон Афанасий (во иночестве Авраамий) Вдовин, умерший в молодом возрасте. Они весьма почитали матушку Фелицату.
Причт Введенского монастыря: иеродиакон Авраамий (Вдовин), протоиерей Михаил Каюров, священник Моисей Никифоров. Фото нач. ХХ в.
Инокини в монастыре ухаживали за садом и огородами, занимались рукодельем: ткачеством, вязанием, изготовлением шитых золотом и бисером окладов для икон, пошивом облачений для священнослужителей, иноков и для храмовых аналоев. В монастыре было множество воспитанниц — девочек-старообрядок, причем не только из числа сирот и обездоленных, но даже из зажиточных старообрядческих семей. Одна из жительниц Хвалынска рассказывает, что ее родная бабушка училась до революции в хвалынской гимназии, но ей не нравилась учеба. Родители забрали дочку из гимназии и отправили на несколько лет в Фелицатин монастырь, где она обучалась с другими воспитанницами не только церковному чтению и пению, но и поварскому искусству и домашним рукоделиям. Когда настала пора ей вернуться в семью, инокини монастыря подарили ей на память скатерть, вытканную ими из темно-синей пряжи. Эта скатерть её внучкой хранится до сих пор как семейная реликвия…
С приходом к власти большевиков Введенский монастырь, как и все черемшанские обители, вновь стал переживать трудные времена. Из-за гражданской войны наступили голодные годы, а государство взяло курс на постепенное искоренение всякой религии. Число монашествующих стало сокращаться, многие уходили из голодающей обители в поисках куска хлеба. Оставались самые стойкие. Игуменствовать продолжала матушка Измарагда.
В августе 1920 года на Черемшан приехала из Саратовского университета этнографическая экспедиция во главе с профессором Б.М. Соловьевым, которая сделала несколько фотоснимков иноков и инокинь Черемшана. Сохранился групповой снимок, на котором запечатлены инокини и послушницы Введенского монастыря во главе с игуменией Ермионией. Есть и другой снимок, на котором на пороге своей летней деревянной кельи запечетлена почти 92-летняя инокиня-схимница Фелицата, вместе с игуменией и девочкой-подростком — послушницей либо воспитанницей монастыря). Испещренное глубокими морщинами лицо старой подвижницы смотрит на нас из-под расшитого священными изображениями и надписями куколя-капюшона. Много пришлось пережить ей на жизненном пути: аресты, судебные преследования, бегство за границу, жизнь в постоянном духовном и нервном напряжении. И все перенесла невеста Христова ради своего Небесного Жениха.
Когда закончился земной путь преподобной Фелицаты, мы точно пока не знаем. Во всяком случае, список черемшанских инокинь 1930–1932 годов её уже не упоминает. Могила старой игумении затеряна на монастырском кладбище, разоренном и практически стёртом с лица земли в безбожные годы. Говорят, еще 20 лет назад на могиле игумении регулярно появлялись скромные букетики цветов: кто-то из местных староверов помнил святое место… Мать Фелицата является одной из сонма местночтимых святых Черемшана.
В начале 1930-х годов Введенский монастырь был окончательно закрыт и превращен в санаторий «Черемшаны №3», ныне же здесь запустение. Сохранилась перестроенная церковь с приделом, но уже без колокольни, несколько монастырских зданий, в том числе и двухэтажная летняя келья матери Фелицаты.
Староверы не забывают это святое место, приходят к поставленному здесь в 2008 году поклонному кресту и молятся здесь, поминая святых черемшанских подвижников, в числе которых и Христова невеста — преподобноисповедница Фелицата Черемшанская.
Молитва староверов во главе с митрополитом Московским и всея Руси Корнилием пред поклонным крестом в бывшем Фелицатином монастыре. Июнь 2008 г.
Память сей святой — 24 сентября по церковному стилю.
Тропарь, глас 8-и. Восле́д Жениху́ Небе́сному те́кши Фели́цато, кре́ст на ра́му свое́ю взе́мши, о телеси́ небрегла́ еси́, пло́ть порабо́тивши Ду́ху, в же́ньстем телеси́ му́жески подви́гшися, у́зы и поноше́ния претерпе́ла еси́, и сподо́бися зре́ти Возлю́бленнаго, в черто́зех Того́ ликовству́ющи преподо́бная, моли́ о на́с Еди́наго Человеколю́бца.
Кондак, глас 4-и. Ни гоне́ния ни темни́цы, устраши́ти возмого́ша преподо́бныя Фелица́ты, Фе́кле бо прему́дрей уподо́бившися, еди́наго Христа́ возлюби́ вседу́шне, о́гнь Боже́ственыи в души́ соблюде́, те́м и с му́дрыми де́вами вни́де в Небе́сныи черто́г, и мо́лится при́сно о душа́х на́ших.
Икос. Мра́к души́ моея́ просвети́, све́том любве́ Боже́ственыя, Фелица́то преимени́тая де́во, и росо́ю твои́х моли́тв, угаси́ пла́мень страсте́й мои́х, пу́ть ше́стовати в ми́ре се́м невре́дно сотвори́, моли́твеннику твоему́ преподо́бная, да избе́гну гее́ньскаго огня́ и черве́й, и на ло́не Авраа́мли упоко́юся, иде́же ты́ ны́не ликовству́еши со все́ми святы́ми, и мо́лишися при́сно о душа́х на́ших.
