Около трёх с половиной столетий назад, в XVII веке, Русскую Православную Церковь сотряс мощный раскол, спровоцированный известной церковной реформой, неосторожно проведённой руками царя Алексея Михайловича и патриарха Никона. Церковь разделилась на две непримиримые стороны — старообрядцев и новообрядцев.
Одним из мыслителей, рассматривавших старообрядчество в контексте религиозной ментальности русского народа и духовного развития России, является известный писатель, философ и публицист Александр Исаевич Солженицын (1918–2008).
Значимой творческой идеей Александра Солженицына, кроме художественных произведений и публицистических статей, отличающихся широким спектром затрагиваемых им социальных явлений, является также анализ современного ему социально-политического и духовного состояния нашего Отечества.
Прошлое нашей страны нельзя рассматривать вне истории Православной Церкви, так как переосмысление и анализ исторических путей России не будут объективны при игнорировании религиозного фактора как неотъемлемого пласта русской культуры. Поэтому А. Солженицын, работая над насущными проблемами России и нашего общества, всегда затрагивал историю русской религиозности.
Основную ценность солженицынских высказываний о старообрядчестве мы находим в том, что ощутимый подрыв религиозного фундамента русского народа Александр Солженицын видит не в 1917 году, когда после государственного вооружённого переворота к власти пришли большевики, религиозная политика которых была направлена отнюдь не на укрепление и рост конфессиональных объединений. Своеобразное «начало конца» самого сакрального периода в истории России, названного собирательным словосочетанием «Святая Русь», по Солженицыну, есть та самая церковная реформа XVII века. Данную тему писатель развивает в нескольких своих статьях и письмах. Всё, что сказал А. Солженицын о старообрядчестве, можно условно разделить на три направления. Они, конечно, близки между собою, но всё же имеют некоторые тематические отличия и заключаются в следующем:
Определение сущности старообрядчества. Проведение церковной реформы и её связь с началом бездуховности русского общества, утрата так называемой «дораскольной религиозности», которая и являлась, по мнению А. Солженицына, изначальной, исконной православной верой в её чистоте и духовной глубине.
Когда А. Солженицын говорит о старообрядчестве, то в его текстах не встречается пространных богословско-догматических рассуждений и подробного документального исторического анализа событий церковной реформы и старообрядческой жизни. Сущность старообрядчества для Солженицына остаётся в сохранении им (староверием) религиозной психологии и церковного уклада православных христиан эпохи Древней Руси, вплоть до XVII века, но теологическая оценка действий Алексея Михайловича Тишайшего и патриарха Никона, по Солженицыну, всего лишь направлена на то, «чтобы внести небольшие формальные поправки и так поддержать духовное единение с павшей Византией» [5, 507].
Солженицын, не уделяя много внимания внешней стороне богопочитания (обрядам), всё время обращает внимание на то, что старообрядцы — здраво христианские и православно полноценные члены Церкви Христовой, не прегрешившие ни в духе учения, ни в единой букве закона. Первые «старообрядцы» середины XVII века достойны восхищения тем, что «они не имели душевной поворотливости принять поспешные рекомендации сомнительных заезжих греческих патриархов <…>, сохранили двуперстие, которым крестилась вся наша Церковь семь столетий» [7, 209–210]. Особое внимание А. Солженицын уделяет морально-нравственному облику старообрядца, подчёркивает, что старые традиции христианского подвижничества, существовавшие некогда в культуре Древней Руси, живут и существуют поныне в форме функционирования старообрядческих общин:
«Нашу самую древнюю ветвь я наблюдал в богослужениях и беседах — и я свидетельствую вам о её поразительной стойкости в вере и о таком сохранении русского облика, речи и духа, какого уже и сыскать нельзя нигде больше…» [7, 210–211].
В религиозно-социальном отношении старообрядцы для А. Солженицына «братья, единоверцы и соотечественники» [7, 209]. А культурная ценность современного старообрядчества состоит именно в том, что это общество, представленное несколькими согласиями, имеет всё ещё устойчивый иммунитет к стирающему национально-культурную уникальность любого народа глобализму, делающему жизнь однотипной, бездуховной и безликой. Сохранившуюся старообрядческую культуру Солженицын характеризует следующим образом:
«Этих оставшихся старообрядцев надо видеть — их крепость, их убеждённость, их самоотверженные ночные моления (нам уже непосильные), их жизненное мужество и решимость <…>. Видеть, как сохранился их национальный облик, народный нрав, и слышать их сохранённую исконную русскую речь» [6, 304].
Кроме того, А. Солженицын уточняет вопросы, связанные с терминологией, существующей вокруг старообрядчества. Из контекста первоисточников видно, что автор использует название «старообрядчество» довольно условно, а скорее вынуждено, то есть в полной идентичности с позицией самих староверов, постоянно подчёркивающих, что сами термины «староверие», «старообрядчество» и т.п., — относительные, их использование широко вошло в обиход русского языка. Однако староверы используют подобные названия только для соблюдения конфессиональной идентификации. Выдающийся современный деятель старообрядчества ныне покойный митрополит Андриан Четвергов согласен с термином «старообрядчество», но, по его словам, «это вынужденное согласие. Само слово появилось во времена Екатерины Второй, законодательно закреплено Николаем Вторым и отражало позицию официальной Церкви и отношение светского общества. Мы же причисляем себя к исконному Русскому Православию, считаем себя Русской Православной церковью, но для того, чтобы соблюсти самоидентификацию, вынуждены называться старообрядческой Церковью» [1, 133]. Более резкую и категоричную позицию занимает А. Солженицын по отношению к старообрядческому имени, «кого я не только не назову раскольниками, но даже и старообрядцами остерегусь, ибо и мы, остальные, тотчас выставимся тогда всего лишь новообрядцами» [7, 209].
Высказывания митрополита Андриана и А.И. Солженицына отображают объективную научную картину развития староверия в России. До середины XVIII века русская религиозная терминология не располагала понятием «обряд», следовательно, о таком церковном слое населения, как «старообрядцы», речи идти не могло до указанного нами исторического времени. В официальных документах и в быту староверов называли «еретиками», «раскольниками», позже «сектантами». Нелогичность и необоснованность подобного унижающего клейма для христиан, сохранивших старую церковную традицию, Солженицын обличает устами одного из героев своей эпопеи «Красное колесо»:
«Они веруют, как однажды научили при крещеньи Руси — и почему же они раскольники? И вдруг им говорят: и деды, и отцы, и вы до сих пор верили неправильно, будем менять <…>. То — проклинали трёхперстие, теперь — только трёхперстие правильно, а двуперстие проклято…. Да, равнодушным, корыстным ничего не стоит снести, хоть завтра опять наоборот проклинайте. А в ком колотится правда — вот тот не согласился, вот того уничтожали, вот тот бежал в леса» [6, 97].
Таким образом, А. Солженицын весьма точно отображает моральную и нравственную сторону итогов церковной политики второй половины XVII века. В послании Третьему Собору Зарубежной Церкви 1974 года он высказывает смелые критические замечания относительно проклятия существовавших доселе привычных богослужебных чинов: «И сегодня, в Сергиевом Посаде, при стечении верующих идёт вечная неумолчная служба над мощами преподобного Сергия Радонежского, — но богослужебные книги, по которым молился святой, мы сожгли на смоляных кострах, как диавольские» [7, 209].
По А. Солженицыну, православный идеал староверия есть время преподобного Сергия Радонежского — эпохи величайшей христианской харизмы на Руси, когда всё буквально дышало молитвой и верой.
Идеал русской религиозности А. Солженицын видит в допетровской духовной культуре. Семь веков существования Православия на Руси выработали особый уникальный тип русского христианства. Народная душа усвоила святоотеческие догматы в соответствии со своим видением мира, особенностями восприятия бытия. А искони национальное естество и заимствованное из Византии и Болгарии церковное стали органически сочетаемы и скоро превратились в единый цивилизационный монолит, названный Русским Православием. Это отразилось как в церковной культуре (иконопись, архитектура), так и в религиозной психологии, отношении к Богу и церкви. Можно сказать, что христианство на Руси обрело новую, невиданную доселе культурную и ментальную форму. В результате сегодня при изучении церковного прошлого, при вхождении в мир православного христианства, при духовной жизни по-прежнему остаётся значимым национальный фактор, народный, «языческий» (в хорошем смысле этого слова) менталитет.
А. Солженицын, со ссылкой на В.О. Ключевского, полагает, что самым характерным проявлением религиозного поведения русского человека той эпохи являет покаяние.
«В дальнем прошлом (до XVII века) Россия так богата была движениями покаяния, что оно выступало среди ведущих национальных черт. В духе допетровской Руси бывали толчки раскаяния — вернее религиозного покаяния, массового: когда оно началось во многих отдельных грудях и сливалось в поток. Вероятно, это и есть высший, истинный путь раскаяния всенародного» [10, 67–68].
Таковой, по мысли Солженицына, являлась духовная жизнь русских православных христиан допетровского периода отечественной истории.
Действительно, формы покаянья в дораскольной России приобретали уже непонятную для нас и непосильную форму. Известно, что во времена всенародного покаяния в период Смуты начала XVII века пост наложили даже на младенцев и домашних животных.
Однако происшедшие перемены, связанные прежде всего с церковью — душой народа, когда под видом перемены «обрядов» были затронуты фундаментальные религиозные основы хранимой народом веры и, как оказалось впоследствии, самих основ Православия, направили религиозную жизнь в иное русло. Жизнь Церкви становилась всё более формализованной. Страх Божий сменился страхом перед государством и властью. Покаяние перестало быть образом жизни во Христе и приобретало юридическую форму. Нельзя сказать, что в дореформенной Руси человеческий фактор страсти, всегда наносивший ущерб истинному богопочитанию, не имел места. И в то время находились отдельные личности, которые ради собственной корысти и политической выгоды были готовы попрать веру народа. Но после церковной реформы и преобразований Петра I замена «Божиего человеческим» приобрела глобальный вселенский масштаб и была узаконена. Интересны заметки историка и философа Фёдора Мельникова: «…требовалось, чтобы священники доносили гражданскому начальству об открытых им на исповеди «преднамеренных злодействах»…. Священники стали сыщиками и доносчиками, а исповедь средством сыска…. Таинство исповеди превратилось в полицейский институт или жандармское отделение, а священник — в самого опасного гэпэушника или сыщика с необычайными правами и властью» [3, 93–94].
Истинное христианское покаяние — перемена ума осталось где-то в кельях перед образами и отныне перестало быть вдохновляющей движущей силой общества. Солженицын справедливо замечает:
«Но, начиная от бездушных реформ Никона и Петра, когда началось выветривание русского национального духа, началось и выветривание покаяния, высушивание этой способности нашей» [10, 68].
Солженицын называет никоново-петровские реформы «бездушными», что абсолютно справедливо, прежде всего, по той причине, что деятельность патриарха Никона (перейдём ближе к конкретике нашего исследования) не была встречена с одобрением в народных массах, душа народа противилась чуждым ценностям, раскалывающим общество и разрушающим культуру. Поэтому неудивительно, что воплощение в жизнь авантюрной «церковной реформы» стало возможно только благодаря силовому воздействию на верующих людей.
Но об этом позже, а взамен живой веры, как видно у А. Солженицына, преподносится некий низкокачественный заменитель покаяния, пышный, торжественный, способный лишь создать видимость духовной пищи, лишенной внутреннего содержания, легко добываемый и быстро возобновляемый суррогат, наподобие современных пищевых добавок: «Весь петербургский период нашей истории — период внешнего величия, имперского чванства — всё дальше уводил русский дух от раскаяния» [10, 67–68].
В статье «Русский вопрос к концу XX века» Солженицын говорит, что одна из причин церковной реформы — преклонение перед западной культурой со стороны царя Алексея Михайловича, деятельность которого проявлялась в том, чтобы «не отстать ни в чём от западных влияний, поспешно угодить даже и в исправлении богослужебных книг» [11, 619].
Давно известно, что первые влияния европейской цивилизации, которые, укоренившись в России, насаждаемые сверху, наносили ущерб духовности и традиции, возымели особую силу не при Петре I, а именно при Алексее Михайловиче. Копирование западной жизни приобрело при Тишайшем форму патологии, о чём подробно сказано в сочинении Б.П. Кутузова «Церковная реформа XVII века как идеологическая диверсия и национальная катастрофа» [2, 190–222]. Б. Кутузов даёт царю следующую оценку: «Царь Алексей преклоняется перед «чудесами западной культуры», о которых у него просто фантастическое представление. Заграница для него воистину «страна святых чудес» и безграничных возможностей» [2, 190–222].
Таким образом, церковная реформа нанесла ощутимый урон русской духовности. Остались в прошлом утончённые лики святых Феофана Грека и Андрея Рублева, место которых на стенах храмов заняли сомнительные полусветские изображения художника Симона Ушакова. Внеземное знаменное пение, исполняемое в унисон, стало постепенно исчезать из богослужебного обихода, всё чаще предпочтение отдавали заунывному партесу. Восьмиконечный крест заменён четвероконечным, а величественное двоеперстие — щепотью.
Однако главный удар церковной реформы А. Солженицын видит не в перемене «обрядов». Катастрофа состояла в утрате стратегической духовно-нравственной основы государства, единства, созидавшегося в лучших традициях христианской соборности, неспособности народа сопротивляться давлению извне — прежде всего, культурному: «Наша Смута XVII века не раскачала народных нравственных основ, сохранившихся здоровыми. Много глубже и неотвратимей сказался религиозный раскол XVII века. Расколом была произведена та роковая трещина, куда стала потом садить дубина Петра, измолачивая наши нравы и устои без разбору (курсив мой. — Р. А.)» [11, 167].
В Письме в «Вестник РХД», вновь затрагивая тему старообрядчества, А. Солженицыным были приведены известные каждому школьнику исторические примеры, когда Русское государство стояло на пороге национального краха и утраты государственной независимости. Народ выходил победителем во многом благодаря уникальной способности дореформенной религии — Древлеправославия — быть реальной действующей движущей силой общества, силой веры и покаяния. Неслучайно Солженицын называет Русь до церковной реформы — «Старообрядческой», которая «за 250 лет не сдалась татарам и смогла — народной инициативой, без правящих! — устоять в беспримерных испытаниях Смутного времени [5, 507].
Не обходит стороной Солженицын и состояние постреформенной церкви, ставшей «официальной» и приобретшей статус больше государственного ведомства, нежели собрания верующих во имя Бога. Автор замечает изменение природы Церкви, её десакрализацию и превращение в государственный орган. Естественно, что такая церковь не смогла функционировать далее, после 1917 года, когда смена власти принесла богоборческий режим, поставив всё, что связано с религией, на эшафот. В частности, применительно к событиям революции Солженицын говорит о роли церкви в далеко не лестных тонах, стараясь подчеркнуть несостоятельность церковной иерархии и полный упадок её духовных сил: «Русская Церковь в роковую для Родины эпоху допустила себя быть безвольным придатком государства, упустила духовно направлять народ, не смогла очистить и ощитить русский народ перед годами ярости и смуты» [7, 303]. В обширной статье «Образованщина» встречаются похожие высказывания относительно предреволюционного состояния Русской Православной Церкви, опекаемой синодальным ведомством: «Но и при всём том на краю пропасти ещё могла бы удержать страну сильная авторитетная Церковь. Церковь-то и должна была создать противоположное духовное Поле, укрепить в народе и обществе сопротивление разложению. Но, до сих пор сотрясённая безумным расколом XVII века (курсив мой. — Р. А.), не создала такого. В дни величайшей национальной катастрофы России Церковь — и не попыталась спасти, образумить страну. Духовенство синодальной церкви, уже два столетия как поддавшееся властной императорской длани, — утеряло высшую ответственность и упустило духовное руководство народом. Масса священства затеряла духовную энергию, одряхла. Церковь была слаба, высмеяна обществом, священники принижены среди сельской паствы. Не случайно именно семинарии становились рассадниками атеизма и безбожия, там читали гектографическую запрещённую литературу, собирали подпольные собрания, оттуда выходили эсерами. Как не заметить, что в страдные отреченные дни императора — ни один иерарх (и ни один священник) православной Церкви, каждодневно возносивший непременные за Государя молитвы, — не поспешил к нему поддержать и наставить?» [9, 591].
Итак, горько констатируя факт создания марионеточной, политизированной, послушной церкви в лице её иерархов, когда духовная жизнь, в большинстве своём, существовала формально, а богослужение всё более походило на бюрократический поход клиента в государственную контору, крах самодержавия и февральско-октябрьские события 1917 года А. Солженицын считает окончательным итогом церковной реформы и непростительной ошибки — духовного подлога, разъедавшего церковь два с половиной столетия. Солженицын считает, что не произойди церковная реформа и последующее слепое и бессмысленное гонение на старообрядцев, то «не через Россию пришла бы в мир ленинская революция: в России староверческой она была бы невозможна» [7, 303].
С таким неутешительным итогом наша страна шагнула в XX век.
Роман Аторин, кандидат философских наук,
доцент кафедры философии РГАУ-МСХА им. К.А. Тимирязева
Список литературы
-
- 546 дней старообрядчества в XXI веке. Андриан, митрополит Московский и всея Руси. Вехи архипастырского пути. М.: Издательство «Медиа 77», 2006.
- Кутузов Б.П. Церковная реформа XVII века как идеологическая диверсия и национальная катастрофа. М., 2003.
- Мельников Ф.Е. Краткая история Древлеправославной (старообрядческой) церкви. — Барнаул: АКООХ-И «Фонд поддержки строительства Храма Покрова Пресвятыя Богородицы Русской православной Старообрядческой Церкви», 2008.
- Солженицын А.И. «Русский вопрос» к концу XX века// Публицистика: В 3 т. Т. 1. Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1995. Т. 1: Статьи и речи. 1995.
- Солженицын А.И. И вновь о старообрядцах. Письмо в редакцию «Вестника РХД»// Публицистика: В 3 т. Т. 2. Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1996. Т. 2: Общественные заявления, письма, интервью. 1996.
- Солженицын А.И. Красное колесо// Наш современник, 1990. № 1.
- Солженицын А.И. Письмо из Америки (в редакцию Вестника Русского Христианского движения)// Публицистика: В 3 т. Т. 2. Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1996. Т. 2: Общественные заявления, письма, интервью. 1996.
- Солженицын А.И. Послание Третьему Собору Зарубежной русской церкви// Публицистика: В 3 т. Т. 1. Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1995. Т. 1: Статьи и речи. 1995.
- Солженицын А.И. Размышления о февральской революции// Рассказы. Крохотки. Публицистика (Серия «Зеркало — ХХ век»). Екатеринбург: Изд-во «У-Фактория», 1999.
- Солженицын А.И. Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни // На возврате дыхания. Избранная публицистика. М.: Вагриус, 2004.
- Солженицын А.И. Россия в обвале. 2-е изд. М.: Русский путь, 2002.
- Солженицын А.И. «Русский вопрос» к концу XX века // Публицистика: В 3 т. Т. 1. Ярославль: Верх.-Волж. кн. изд-во, 1995. Т. 1: Статьи и речи. 1995.
