Митрополит Корнилий посетил открытие мемориала «Стена скорби» в Москве.
Мероприятие состоялось 30 октября сего года, мемориал был открыт президентом России Владимиром Владимировичем Путиным.
— О самой главной победе XX века молодежь знает хорошо, а о самой главной проблеме — гражданской войне и репрессиях — плохо, — подчеркнул автор памятника Георгий Франгулян.
Немалое количество репрессированных людей — священнослужители. В тридцатые годы, в самое трудное для верующих людей время, государство вело борьбу с религиозным чувством людей:
…В тридцатые годы, когда особо жестоко боролись с религией, все классы нашей школы были построены во дворе, посреди которого была вырыта траншея и как мостик с одного края на другой была положена большая икона изображением вверх. Каждый класс должен был пройти по этому «мостику», начиная с учителей. Когда подошла очередь нашей учительницы, то она громко сказала: «Я этого делать не буду» — больше мы ее в школе не видели, — из доклада митрополита Корнилия на конференции «Старообрядчество и революция».
Святитель Геронтий, Петроградский и Тверской, пострадавший в безбожное время, прославлен нашей Церковью в лике святых. Из воспоминаний святителя Геронтия:
Тринадцатого апреля 1932 года, в 11 часов 30 минут ночи, неожиданно прибыли члены ОГПУ к моей квартире в Ленинграде, срочно потребовали открыть дверь.
В этот день, на четверг 1(14) апреля, было Марьино стояние. Богослужение кончилось в 10 часов вечера. 1(14) апреля был день моего тезоименитства, нужно дома еще помолиться Ангелу Хранителю и своему святому, а главное — прочитать правило ко святому причащению. Только что кончил правило, а каноны оставил до утра, так как был в усталости. Лег на кровать, но не успел заснуть. Слышу — стучат… Полагал — сын или кто из своих. Но стук был незнакомый. Когда отпер дверь, вошли около пяти человек. Старший из них прочитал ордер. Поручено им сделать обыск и меня арестовать. Я покорно и спокойно безоговорочно во всем подчинился.
Я полагал, что это была какая-то ошибка, так как я не чувствовал за собой никакой вины и думал, что меня должны через два-три дня выпустить, а особенно к воскресению. Но прошло воскресение — Пятая неделя поста, и Вербное пришлось тут же пробыть. И думаю, неужели и Пасху быть мне вне свободы? Да, пришлось. Очень и очень было печально.
…Пока был на свободе, я не знал наизусть молитву «Спаси Боже…» и «Владыко многомилостиве…», что за всенощной, а там научился. Тем святым, какие указаны в молитвах, я ежедневно молился, как они указаны по порядку. Легко заучил читать и святые молитвы. Так прошла и святая Пасха. Но очень трудно быть вне свободы, особенно в такие великие дни. До отдания я молился, как на Пасхе, — Пасхальный канон, стихеры Пасхе и часы за все.
Но вот неожиданно на Фоминой, в воскресенье, ночью, около 2 часов, вызывает меня следователь в его комнату (человек очень строгий, крикливый и несдержанный), требуя осознания моих проступков и каких-то особых преступлений. Я просил его напомнить, каких, ибо я никаких преступлений не знал за собой. Он меня выгнал. «Подумай!» — сказал. И так я был выгнан раза два или три. Более часа сидел я в коридоре. Опять вызывает. Начал писать протокол, написал то, чего я не говорил. Я, прочитавши, зачеркнул не говоренное мною. Он, из себя выходя, закричал: «Расстреляю!» Я спокойно сказал: «Пожалуйста. Но зачем кричать?» Пришел еще один человек из членов власти в комнату. Тогда и он стал скромнее.
Я просил о свидании или передаче — у меня начали отекать ноги и в сапоги не входили, да и зубы начали качаться все.
«Два года продержу в одиночке и никаких передач не разрешу! Засажу в карцер!» — так он отвечал мне. В результате долгих споров о написании протокола я подписал после трех-четырех исправлений.Выгнал меня из комнаты. Придя в камеру, я спросил: «Что такое карцер?» Мне объяснили, что там хлеба дают по 200 граммов, без постели и горячей пищи. Я решил на Фоминой неделе попробовать, могу ли я пробыть на 200 граммах хлеба. И прожил, как в карцере, спокойно. У меня осталась в запасе одна пайка — 400 граммов хлеба. Я ее высушил на запас для поддержки себя, если попаду в карцер. После этого допроса и заявления, что «два года продержу в одиночке», мне пришлось еще скромнее и воздержаннее себя вести, а особо с сахаром. Его было очень мало.
…Накануне Успения я вкусил с особым аппетитом помидор с белым хлебом досыта, а в Успеньев день было полное богатое разговение вместо Пасхи. И потом через неделю — снова передача. Через две недели я окреп, и зубы перестали шататься — за пять дней до этого зубной врач предложил все зубы вытаскать, так как их рукой свободно можно было вынуть. Очень все качались. Через три недели я свободно кушал ими твердую пищу.
…В ноябре объявили, что я осужден КОГПУ на десять лет лагеря по 58 статье, пункт 10 11.
Спокойно выслушав, заявил им: «А больше нельзя?» Сказали: «Нет». «Слава Богу, — ответил я, — что мне теперь 60 лет, до 70 лет я должен жить и честно срок отбыть. Тогда или умирать, или домой». Все были поражены моим спокойствием и смелостью. Слава Богу за все!
Всех нас переправили в тюрьму, называемую «Кресты». Там пища была только рыбная, всегда без мяса. Для меня это было хорошо. Но очень тесно было в камерах. Около месяца пробыли там. Потом меня переправили в тюрьму «Нижегородскую», — тоже теснота. Эта называлась этапная тюрьма. Там все мы, родные, оказались вместе. Начали готовить этапы. Нас назначили в Лодейное Поле, а провезли в Соликамск.
…За все десятилетие на каждый день я во всем видел Твою помощь, даже и чудесные спасения. Мне говорили, что десять лет нельзя прожить без мяса и без скоромной пищи в лагерях, но я легко это перенес.
Так и в молитве. У меня было желание помолиться, и Господь помогал находить убежище, а последние три года было особое помещение, можно было молиться сколько угодно. Когда был санитаром, меня на это побуждало то, что я ночью при дежурстве имел возможность не только поклонами молиться, но и по Псалтырю. Много было книг отнято, но Псалтырь и Новый Завет были у меня всегда. Отбирали и возвращали. И какая-то сила Божия охраняла меня. Была лестовка и мантия — сохранились.
Тысяча была обысков, а это сохранилось. Все время были Святые Тайны. Еще в Соликамске было доказано об них, что я храню Святые Тайны. Они были в сухарях, в чулане кабинета, во флакончике, когда все сухари, две посылки, пересыпали по сухарику — искали. Но в это время этот мешочек был в чулане кабинета и висел на веревочке, от мышей я его повесил. Когда меня изгнали из лазарета, посылки все разворовали. Я пошел, взял и мешочек, и флакончик, положил в рукав, а сухари высыпал у старосты барака на стол, и все мы их ели вместе. Сразу же за мной обыск, спрашивают, что я взял в кабинете. Я сказал, что взял сухари и все их съели у старосты барака. Все подтвердили. А Святые Тайны были спасены.
В Гердеоль прислана была целая посылка просфор и Святые Тайны в бутылочке. Сочли, что это мелкие сухарики. Они были и до окончания. Привез домой, и хватило бы их еще на 10 лет. Помощь Бога неописуема. Слава Богу за все!
Когда у меня в бараке был со мной владыка Иринарх, у него по его неопытности все святое отобрали, а меня Господь сохранил. Я завернул все в тряпочку и положил на верхние нары. При обыске не обратили на это внимание, и они были спасены. Псалтырь раза два попадалась стрелкам, и, к счастью, они были верующими, заметили и просили быть внимательным и подальше убрать. Часовник и правильные каноны открыто читал, но враг-человек доложил об них, и их отобрали. В Алатырском л/п отобрали Часовник и Новый Завет. Я обратился к начальнику, он возвратил и сказал мне: «Читай, только сам, и никому не давай». Отобрали по ошибке, так как начальник отдал приказ книги у всех отобрать. Все были удивлены, что вернули. Это разве не чудо Божие? Явное чудо.
…Слава Богу за все!
Да будет воля Божия во всем!
Ему же слава во веки веком, аминь.
Открытый в столице монумент призван напомнить россиянам о совести и милосердии, необходимости осознать ошибки прошлого и избежать их повторения.
