В середине XIX столетия произошло событие, знаменательное для всех древлеправославных христиан: после почти двухвекового вдовства Старообрядческая Церковь снова обрела архиерея. В 1846 году в селе Белая Криница, расположенном около города Черновцы (в то время Австро-Венгрия, а ныне Западная Украина) был принят в общение Церкви [1] греческий митрополит Амбросий. Он энергично приступил к рукоположению диаконов, священников и архиереев. И хотя в скором времени митрополит был арестован, после него осталось два архиерея, продолживших святое дело умножения древлеправославного священства. Были рукоположены епископы и для староверов нашей страны, приступившие к тайному и весьма опасному священнодействию на территории Российской империи. Среди многочисленных новых ставленников был и святитель Афанасий Саратовский, ставший одним из виднейших церковных деятелей своей эпохи. Его полная биография до сих пор не издана, имеются только фрагментарные сведения в редких публикациях. Настоящим трудом постараемся восполнить сей досадный исторический пробел.
Рождение и юность святителя
Родился будущий архиерей в 1803 году в семье староверов-поповцев, «казённых крестьян», проживавших в деревне Кулябинской — Лумпунской волости Глазовского уезда Вятской губернии. Имя его было Абрам (Авраамий) Абрамович Кулябин, или Телицын (по названию большой старообрядческой деревни Телицино, находившейся в 20 верстах от деревни Кулябинской). Семья была многодетной, из архивных документов ныне известны имена брата и сестры святителя: Аксена и Прасковьи.
Юный Авраамий был весьма набожным, с детства приохотился к чтению святых книг. Стремясь ко спасению души, он возжелал монашеского подвига и, в юном возрасте (по разным данным, в 22 или даже в 16 лет) покинув отеческий дом, пришел в «царство иноков» — на славный Иргиз, где в Верхнем Спасо-Преображенском монастыре стал сначала послушником, а со временем принял иноческое пострижение с именем Афанасий, что значит «безсмертный». И воистину имя свое оправдал делами веры и благочестия. Устав в монастыре был строгий: каждый инок ежедневно совершал в храме или своей келии полный круг богослужения, а кроме него келейно молился своё «правило». Инок Афанасий очень скоро выделился среди других насельников обители своей начитанностью в святых книгах, знанием Священного Писания и правил Святой Церкви, личным благочестием, незаурядным умом и даром проповедника. Он был избран братией на должность уставщика, а потом — иконома обители. Игумен монастыря Силуян Наумов, казначей Платон Вандышев и молодой послушник Афоний Кочуев стали ближайшими его друзьями и сподвижниками.
На Иргизе
Чиновник по особым поручениям Министерства внутренних дел П.И. Мельников так писал в своих «Очерках поповщины»: «И секретарь монастырский Кочуев, и казначей Платон были искренними друзьями отца Силуяна и постоянными его собеседниками. Четвертым в их монастырском обществе был эконом монастыря, инок Афанасий, человек совсем иного склада. Вышел он из простых мужиков, но, благодаря природному уму и редким способностям, стал он неизмеримо выше других иргизских монахов и сделался наперсником Силуяна. Он был еще молод, только годом старше Кочуева: в 1830 году ему исполнилось 27 лет.
Абрам Абрамович Кулябин был сын казенного крестьянина Вятской губернии. От рождения старообрядец, лет двадцати от роду покинул он родину, поселился на Иргизе и постригся в иноки, приняв имя Афанасия. Он так же, как и названные выше лица, много читал и начитанностью приобрёл уважение в среде старообрядцев и большое на них влияние. Находясь в дружеских отношениях с главой глазовского старообрядчества, Ионою Телицыным, с глазовским купцом Лысяковым, с самарскими купцами Абачиными, хвалынскими — Кузьмичевыми или Михайловыми и села Мечетного Мальцевыми, этими столпами местного старообрядства, Афанасий, посредством этих благоговевших перед ним людей, имел громадное нравственное влияние на приволжских и прикамских старообрядцев. Слава о нем в тридцатых и сороковых годах гремела во всех старообрядческих общинах восточной части Европейской России. Казаки уральские и линейные благоговели пред Афанасием. Впоследствии он сделался старообрядческим епископом».
В свободное от молитв время игумен Силуян и его молодые помощники часто собирались вместе и беседовали на духовные темы. Когда во времена российского императора Николая Первого начались новые притеснения и гонения на старообрядческое священство, на этих беседах не раз обсуждался вопрос: что можно противопоставить гонителям, чтобы священство «не сошло на нет». Проблема была весьма острой. Если во времена Екатерины Второй только к Иргизу было приписано не менее 200 древлеправославных иереев, то к середине XIX всех столетия старообрядческих пастырей можно было пересчитать по пальцам одной руки…
Однажды Афоний Кочуев выдвинул смелую мысль: нужно принять из новообрядчества архиерея тем же образом, как принимали переходящих священников, под проклятие ересей и миропомазание, но кафедру святительскую устроить не на территории Российской империи, где епископа могли в любой момент выследить и арестовать, а за границей, в одной из стран, где терпимо относятся к разным вероисповеданиям.
Эта идея нашла горячую поддержку сначала в кружке иргизских интеллектуалов, а потом и среди бо́льшего круга влиятельных староверов. В 1832 году в Москве, на Рогожском кладбище, в обстановке глубокой тайны состоялся Всероссийский Собор Старообрядческой Церкви. На Соборе было выслушано предложение Кочуева. Обсудив его идею, соборяне постановили: учредить за границей архиерейскую кафедру и начать поиски древлеправославного архиерея. Сразу приступить к поискам побоялись: произошедшая на соборе огласка могла испортить дело. После некоторого промедления была в обстановке глубочайшей секретности послана миссия из двух человек для поисков архиерея по странам Востока… Только через долгих 14 лет смелому замыслу было дано успешно осуществиться: как уже написано выше, к Церкви присоединился греческий митрополит. Но это произошло тогда, когда славный Иргиз был разорен и его иноки разошлись по другим местам.
После разгрома святого Иргиза
13 марта 1837 года царские войска при участии новообрядческого духовенства устроили кровавое побоище в Среднем Никольском монастыре, захватив его и передав в единоверие. Затем был закрыт Нижний монастырь, а 28 мая 1841 года был уничтожен последний — Верхний Спасопреображенский, в котором подвизался инок Афанасий. Насельники разошлись кто куда. Игумен Силуян, иконом Афанасий и Афоний Кочуев отправились в город Хвалынск, под покровительство купцов Кузьминых-Михайловых. Эти видные общественные деятели Хвалынска прежде и сами нередко навещали Иргиз, и у сестер их даже были свои келии в «царстве иноков», которые нередко посещал для исповеди и пострижения инокинь известный священноинок Иларий — старообрядческий преподобноисповедник, прославленный после смерти нетлением мощей.
Афоний Кочуев до поступления в монастырь некоторое время даже жил в доме у одного из Михайловых, исполняя должность управляющего его имением. Неудивительно, что хвалынские купцы приняли изгнанников с распростертыми объятьями. Силуян стал служить уставщиком в хвалынской старообрядческой церкви, а Кочуев, записанный еще ранее в хвалынские мещане, поселился в доме Анны Кузьминичны Михайловой на Нижнем Черемшане, близ Хвалынска. Инок Афанасий «приписался в общество г. Хвалынска, где построил себе келью на дворе Степана Иванова Сухина, и под видом торговли льном ездил по Приволжским губерниям», как установило расследование властей в декабре 1854 г. (Государственный архив Кировской области, ф. 574, оп. 3, д. 56, л. 17 об.). Сестра его Прасковья Абрамовна также поселилась в Хвалынске по паспорту, регулярно получаемому из Вятки (там же, л. 19 об.).
Хвалынские старообрядцы остро нуждались в священстве, и по их просьбе Афанасий был рукоположен епископом Софронием Симбирским в священноиноки, а затем, в начале 1850 года, он же возвёл его в чин архимандрита. Тайной резиденцией его стал Нижний Черемшанский монастырь, находившийся недалеко от Хвалынска, рядом с Волгой, в садах Лукии Петровны Михайловой. Вот что об том небольшом монастыре сообщает записная книжка старообрядческого историка Самсона Ивановича Быстрова, записи в которой он делал на основании документов и рассказов старожилов Черемшана (книжки находится в фондах Хвалынского краеведческого музея; поскольку она никогда не публиковалась, приведем запись о Нижнем Черемшане полностью):
Нижний Черемшан
Это пульс старообрядчества в Поволжье. Здесь забила ключом жизнь скитников гонимого старообрядчества. Находится он вблизи г. Хвалынска, почти рядом с Волгой. Здесь находились сады богатых хвалынских купцов Кузьминых-Михайловых, которые дали приют инокам, бежавшим из разбитых Иргизских монастырей. Особенно покровительствовала им жившая в этих садах сестра купца Анна Кузьминична. На Иргизе у них был свой дом, который по разгроме монастырей был перевезён на Нижний Черемшан (в нём теперь помещается молельня). Во избежание поимки священников (и особенно епископа Афанасия, который жил там), устроены были два тайника-комнаты: у одной поднимался пол, а внизу была устроена просторная комната, куда и прятали духовенство и облачения; были случаи, что полиция нападала в самый момент совершения богослужения, но ничего не могли найти. Под строениями и садом находится 8 1/2 десятин земли, принадлежащей хвалынской купчихе Лукии Петровне Михайловой, на средства которой и содержится Н. Черемшан. Л.П. Михайлова была замужем за Михаилом Львовичем Михайловым, племянником Анны Кузьминичны Михайловой-Кузьминой, родной тётки матери Фелицаты. По уничтожении Иргизских монастырей к Анне Кузьминична прибыла из Иргиза инокиня Повольга[2], впоследствии <она была> первой игуменьей на Н. Черемшане. (В альбоме Л.П. Михайловой есть фотографический портрет ин. Повольги, сделанный за год до смерти).
Мать Повольга померла около 20 лет назад[3], на третьей неделе поста, имея от роду 104 г. Похоронили её на Верхнем Черемшане. После матери Повольги игуменьей была схимница Олимпиада, умершая 15 лет назад[4]. После неё игуменьей была инокиня-схимница Измарагда, родная сестра епископу Феодосию Кавказскому. Она игуменствовала недолго: уехала к своему брату на Кавказ. После неё специальной игуменьи нет до сего времени, руководительницей является уставщица мать Аполинария[5]. В скиту теперь проживает около 20 сестёр. Нижний Черемшан существует около 100 лет. Раньше было здесь много старинных икон с Иргиза, но теперь их осталось немного (4 иконы). Одна из них Казанская (маленькая) привезена матерью Повольгой с Иргиза. В монастыре имеются пять портретов семейства Михайловых.
P.S. В 1853 г., 24 марта, в ночь под Благовещенье, чины Хвалынской полиции с понятыми сделали обыск в Хвалынске в доме купеческой девицы Анны Кузьминой-Михайловой, у которой была молельня, увезли с собой кроме икон и прочей утвари — 54 древних книги. Подобные конфискации древних книг в Хвалынске происходили в 1854–1857 г. — 2 раза, в1858–1865г. — 2 раза и в 1866 г. Отобранные вещи увозились в Саратовскую духовную консисторию.
Анна Кузьмина скончалась 7 мая 1861г., завещав всё своей племяннице Феклуше (дочери сестры Марии, скончавшейся в 1851 г. Она взяла на воспитание Феклушу 10-летней девочкой.). В скиту Нижнего Черемшана, по смерти Анны Кузьминичны, осталось 45 человек инокинь и белиц».
Во время указанной в этом документе облавы 24 марта 1853 года был арестован и знаменитый Афоний Кочуев, которого власти очень долго искали, ибо новообрядческим митрополитом Филаретом Дроздовым было получено два анонимных доноса о том, что Кочуев якобы рукоположен во епископы. Его заключили под строжайшим секретом в монастырскую тюрьму Суздальского монастыря, где исповедник древлеправославия и скончался в 1861 году, оставшись непреклонным в своей вере, несмотря на все попытки новообрядческого тюремного духовенства сломить его.
Служение в святительском сане
Архимандрит Афанасий, по Божьему промыслу, сумел избежать ареста. Не позднее ноября 1854 года по прошению саратовских старообрядцев он был рукоположен архиепископом Антонием Владимирским во епископы на Саратовскую кафедру. Вскоре по рукоположении епископу Афанасию пришлось бежать в Сызрань, потому что полиция стала его энергично разыскивать, но, когда гроза миновала, он снова вернулся в Хвалынск и жил почти безотлучно в саду Анны Кузьминичны, где по временам и служил в её моленной, устроенной на мезонине флигеля. Внутри массивного балкона этого мезонина был тайник, где святитель прятался во время полицейских облав и ни разу обнаружен не был.
Вот что рассказывала об одной из таких облав мать Фелицата (в миру купеческая девица Фекла Толстикова, племянница и наследница Анны Кузьминичны Михайловой:
«Владыку Афанасия один раз было совсем ,,словили”, да Господь милосердый спас его у нас.
Молились мы раз с ним. Соборная служба была. Владыка-то горячо молился. Я стою неподалёку от алтаря походной церкви; церковь в моленной расставили[6]. Подбегает ко мне сторож, весь дрожит, запыхался, взмок: мы его у городской дороги караулить поставили; неровён час, кто приедет из начальства. Так оно и случилось. ,,Фекла Евдокимовна (я «беличкой» тогда была), Фекла Евдокимовна, власть едет! Скоро здесь будет. Все переодеты. Едут неспеша. Колокольчики подвязаны. Исправника по голосу узнал. Пробежал «тропкой», поближе, сказать тебе. Сдаётся, владыку пымать хотят”.
Медлить было нечего. Сообщили владыке. Службу прервали. Святитель скоро разоблачился. Свечи, лампады потушили. Антимис схоронили. Владыка хотел было со своим смирением отдать себя на пропинание, но ему напомнили о пастве Христовой, о том, что святителей у нас нет почти совсем. Провели мы его в мою келью — под половицей был у меня потайник; открыли половицы, он там и поместился. Не успели мы владыку спрятать, как у моей кельи остановилась тройка. Выскочили из неё да прямо в молельню, а там всё убрали; не успели только убрать облачение владыкино. Засветили огонь. Один из них спросил:
— Что-то ладаном пахнет, молились?
— Да, мол, молились.
— А кто служил?
— Сами, без священников.
— Нет, у вас ваш архиерей должен быть.
Зашли в походную церковь.
— Чьё облачение? Это у вас архиерей?
— Нет, — говорим, — его у нас нет.
Моя тётушка была вострая на язык, говорит им, а сама улыбается:
— Был, да уехал.
Не поверили, пошли искать.
Зашли в мою келью, а стражу послали (верхами немного после приехала) искать по всему лесу, кельям. Не нашли нигде. Начальство стоит у меня в келье на балконе. Один из них говорит:
— Как здесь хорошо!
А стоят-то они на тех самых половицах, под коими находится владыка.
— Я говорил вам, — сказал другой начальник, очевидно младший, — что нужно бы остановить навстречу ехавшую пару пегих лошадей; в экипаже-то сидел весь закутанный в шубу человек, а вы не захотели. Безусловно, это был раскольничий архиерей.
А у нас, впрямь, были пегие лошади. Как оказалось впоследствии, это ехала из бани знакомая наша купчиха; баня-то у них в саду стояла, за городом, но дороге к нам. Она, правда, была вся закутана.
Постояли они, постояли у меня, протокол составили, облаченье владыкино взяли и у ехали.
Уехать они уехали, да что делать нам оставалось? Город небольшой. Слухи дойдут, куда следует, что владыка здесь. Снова приедут, поселятся здесь, да уж основательно будут разыскивать. Не миновать отвечать; снесут скит, владыку посадит в крепость, как посадили владык Конона и Аркадия[7]. —
Открыли потихоньку половицы; вышел владыка, спросил:
— Что, уехали?
— Уехали, — отвечаем.
Ничего не сказал, произнёс только: «Господь им простит; не ведят, что творят», — и умолк.
Посоветовали владыке на время уехать отсюда. Он согласился. Легко оказать «уехать», но куда уехать и как выехать? Стали придумывать: за Волгой была у нас земелька, небольшой хуторок; мельница стояла там. Мололи муку для обители; хлебца понемногу засевали. Вот на время и порешили побыть там владыке.
Был август месяц. Яблоки у нас поспели. Приказчик случился здесь: за яблоками приехал. Муж вельми крепкий в старой вере, начитанный, умный.
Рано утром, на другой день, приказчик запрёг сам в рыдван лошадь, работника зачем-то услал в сад, наложил соломы, попросил владыку лечь в рыдван, обложил его всего яблоками, накрыл пологом, увязал рыдван. Дело было на скотном дворе. Никого, кроме меня и приказчика, на дворе не было. Послали за работником. Приказчик сказал ему, чтобы он уехал на хутора, а следом он верхом за ним поедет.
Сел работник на передок. Служил он на хуторе, был «церковный». Отъехав немного, закурил «цыгарку» и поехал потихоньку, напевая песни, сам не зная, что везёт. Приказчик-то оседлал лошадь, но поехал совсем другой дорогой, в город. Лошадь-то в городе у знакомого кузнеца оставил, чтобы он ему подковал её. А сам боится за владыку: не случилось бы чего на пароме, или работник сам полезет за яблоками, или другое что. Пошёл он поскорее к парому. А уж там всё уставили. Осталось только отчаливать. Прыгнул па паром, видит, лошадь и рыдван стоят в порядке, работник держит лошадь. Переехали благополучно. Когда выехали на берег, приказчик и говорит работнику:
— Ступай обратно в город, возьмёшь лошадь у кузнеца, он поди подковал её, да проедешь верхом в монастырь: ключи от мельницы позабыл у матушки Фелицаты; завтра нужно помолоть хлеба; я доеду до хутора один, а ты возьмёшь ключи и вернёшься верхом.
А работника-то нужно было угнать, чтобы владыку ослобонить. Ушёл работник-то опять на паром, а приказчик отъехал в сторону, от дороги подальше: в степи никого не было; развязал верёвку, снял полог, говорит:
— Вставайте, владыко святый. Душно ложе вам было.
— Ничего, — сказал святитель, — доехали, слава Богу.
— Нет ещё, — отвечает приказчик, — немного осталось; доедем.
Сели рядышком, святитель в мирской одежде, и поехали на хутор.
Переночевал владыка, знакомым старым назвался приказчику. Пожил на участке малое время, пришлось и отсюда уехать. Много ездит в г. Хвалынск народу; заезжают на хутор; урядник бывает. Толки дойдут до пристава; будут спрашивать: что за человек? Приготовили ему местечко подальше, вёрст за 30 от города, в селе Берёзове. Там, в саду у одного благочестивого христианина, и прожил он с полгода, а оттуда опять перебрался, как потише стало, на Черемшан.
Тем временем «власть» снова приезжала, обыск произвели настоящий.
— У вас, говорит, ваш архиерей здесь в подполье скрывается. Есть у вас и церковь под землёй; там он живёт и там молится.
—Нет, — говорим, — у нас никакой церкви под землёй, и никакого подполья нет. Есть, — я говорю, — подвал, складываем мы там всякую рухлядь, да теперь там ничего нет, одна только паутина. —
Нужно сказать, подвал этот был устроен особым образом — дверей-то у него не было, а устроен был люком: две плиты подымались, а под плитами шла лестница узенькая такая, спуск был, как в колодезь.
— Где, — спрашивают, — у вас подвал?
— Пойдёмте, покажу.
Показала им. Подняли плиты. Не успели поднять, как они все туда, в подземелье, бросятся! Остался наверху один князь (позабыла фамилию), присланный из Петербурга. Прошло немного времени, вылезают оттуда один за другим, все чёрные — в паутине. Князь встречает их и смеётся:
—Что, всю собрали паутину? — спрашивает их. — Ведь правду говорила Фекла Евдокимовна, что там ничего нет.
—Да, — говорят, — ничего нет.
Так и уехали ни с чем» (Былое Черемшана//Церковь. — М.,1913. №52).
Преследуемый полицией, владыка Афанасий не раз был вынужден бежать за пределы Саратовской губернии, чаще всего — в Сызрань, но всякий pаз возвращался в Хвалынск. За ним постоянно охотились, но инокини его всячески берегли и скрывали. Однажды полиция застала святителсля за совершением литургии. Не pастеpявшиеся монахини, накинув на него женский апостольник и длинную женскую мантию, вывели архиерея из самых pук полиции в тайную келью.
Журналист «Саратовского листка» Лев Тарасович Мизякин, побывавший на Черемшане с целью описания его истории, сообщает: «В Нижнем Черемшане, в обители матери Павольги, между прочим, проводил большую часть времени первый саратовский старообрядческий епископ Афанасий, который здесь и похоронен. Вышел он из Иргизских монастырей. По рассказам, это был один из горячих апологетов староотеческой веры. Епископство его совпало с гонительной эпохой сороковых годов, когда не только епископам и священникам, но и простым монахам зачастую приходилось скрываться, если кто не хотел идти на «вольныя страсти» — сидеть в оковах, быть сеченным на площади и т.п. Во избежание этого на Черемшане для Афанасия было устроено под беседкой подземелье, куда его и прятали в минуты опасности. Беседка эта уцелела до сего времени. Пол в ней пригнан так искусно, что никому и в голову не придёт, что он легко поднимается и опускается. Под полом заложен желтый сосновый сруб наподобие погреба, — здесь-то и укрывался Афанасий. И теперь ещё в подполье находятся широкая скамья, на которой он спал, стол, полочка, икона, у которой он искал защиты и клал поклоны в те минуты, когда над его головой стучали шпоры и звучали тревожные голоса испуганных монахинь. На полочке — несколько рукописей на толстой синей бумаге, написанных его рукой» (Мизякин Л.Т. Черемшан. — Саратов, 1909).
Образование мужского скита на Черемшане
В 1861 году из Турции в окрестности Хвалынска прибыли шесть иноков, во главе с отцом Виссарионом, будущим епископом Тульчинским и архиепископом Измаильским. Монашеская община поселилась в саду купеческой девицы Феклы Евдокимовны Толстиковой при Мамонтовом ключе на Черемшане, в 9 верстах от Хвалынска. Этот сад с прудом и мельницей достался ей по завещанию вышеупомянутой Анны Кузьминичны Михайловой, которая повелела использовать его только для богослужебных и богоугодных целей. Приезжие иноки устроили в саду тайный старообрядческий мужской скит, и епископ Афанасий счел за лучшее поселиться в этом скиту, где и провел остаток дней своих. Скитская моленная находилась в старом деревянном здании около пруда, построенном, по преданию, еще в 1700 году.
Вскоре после рукоположения отца Афанасия в епископский сан начались полицейские розыски нового старообрядческого архиерея. В Вятской губернии поиски возглавил губернский советник М.Е. Салтыков (писатель, известный в будущем под псевдонимом Щедрин). Были допрошены брат и сестра святителя, но они не дали следствию никаких сведений о нем. В Хвалынске «стражи порядка» нагрянули в дом купца Михайлова, произведя там обыск, но не обнаружили епископа. Несмотря на все усилия, полиции так и не удалось установить местопребывание тайного архиерея.
Святитель часто отлучался из Хвалынского уезда по церковно-иерархическим делам. В его ведении находилось все Среднее и Нижнее Поволжье (Самарская, Саратовская, Астраханская и Симбирская губернии), да и со своей родной Вятской губернией он не прерывал тесных связей, сотрудничая с епископом Пафнутием Казанским, рукоположенным в Москве по его просьбе.
У себя на Черемшане владыка Афанасий не только возглавлял церковные службы и отправлял необходимые для староверов требы, но и совершал постриг иноков и рукоположение священников. Так, летом 1856 года на Черемшан из тайного скита, находившегося в лесах под Кунгуром, прибыл послушник Григорий Беляев. Епископ Афанасий постриг его во иноки с наречением имени Геннадия, затем рукоположил в священноиноки и возвел в достоинство архимандрита.
Далее они отъехали в Москву, где 9 января 1857 г. архимандрит Геннадий был хиротонисан во епископский сан на новоучрежденную старообрядческую Пермскую кафедру. Рукоположение совершали по просьбе епископа Афанасия и в его присутствии три архиерея: архиепископ Антоний Владимирский, епископы Иов Кавказский и Конон Новозыбковский. Поставление совершалось тайно «в местечке Гуслицах», как следует из полицейского допроса епископа Геннадия, проведенного после его ареста властями. Владыка Геннадий пострадал за православную веру, будучи заточен в течение 18 лет в каменном мешке Суздальской монастырской тюрьмы, где несмотря на тяжелейшие условия содержания, остался твердым в вере и благочестии. Он прославлен в лике святых как святитель-исповедник…
Избрание кандидатом в архиепископы
В августе 1861 года в Москве состоялся Собор древлеправославных архиереев. Он рассмотрел прошение архиепископа Антония, который хотел отказаться от окормления всероссийской паствы, оставив за собой титул только Владимирского епископа. Это было вызвано нападками на него со стороны епископа Пафнутия (Овчинникова)[8]. Собор предложил владыке Афанасию, наиболее авторитетному архиерею, стать всероссийским архиепископом. Святитель отказывался, но собор против его воли совершил избрание. Тогда святитель Афанасий подал Собору своё прошение:
«Всероссийскому Освященному Собору боголюбивых архиепископов и епископов смиренного Афанасия, епископа Саратовского Всенижайшее прошение.
Текущего года, августа в 23 день, вы, боголюбивии епископы, на Освященном сем Соборе, избрали мене, смиренного и недостойного епископа, на престол архиерейский царствующего града Москвы, в Древлеправославной Кафолической церкви Успения Пресвятыя Богородицы, против моей воли и хотения. При избрании же этом мне объяснили, такоже и в своем приговоре разсуждали, что церковно-иерархические дела в России находятся в настоящее время в неудовлетворительном виде и требуют лучшего благоустройства и исправления в некоторых отношениях. Такоже признавая при сем великие колебания и нестроения между православными христианами, как царствующего града Москвы, так и по всей России. Такову вашу признательность я принял во внимание и, разсуждая о сем предмете, полагаю, что как в настоящее время, так и прежде сего, не нахожу другого источника Христианского колебания в царствующем граде Москве, как только от нововведений и изменения некоторых церковных обрядов и обычаев, вводимых священниками господина архиепископа Антония.
Известно, что все обряды, уставы и чиноположения святыя Православныя, Кафолическия Церкве, проистекшие от времен первых пяти патриархов Российских, соблюдаемы были нашими предками свято и неизменно, первоначально в Ветковском монастыре освященным схимником Феодосием, рукоположенным от святейшего Иосифа Патриарха, с прочими священнослужителями и основателями Ветковской церкве, оттуду принесены были Ветковскими отцами в Иргизские монастыри и в Москву, на Рогожское кладбище. В то время знаменитый и всеми уважаемый священноиерей, Иоанн Матвеевич[9], прибыл в Москву, где также следовал обычаям своих предков и исполнял с прочими благоговейными священниками все обряды на Рогожском кладбище свято и неизменно. А потому, следя по истории все события, происшедшие в нашей Православной Церкви, можно заключить, что все обряды, уставы и предания нашей Церкве суть Древлеправославные и истинные, которые я обещаюсь хранить свято и нерушимо до последнего моего издыхания.
Тако верую и исповедую и пред вами, боголюбивии епископы; как прежде объяснялся во время моего избрания, тако и ныне объясняюся. Но на мое объяснение, как я заметил, некоторые из вас были не совсем согласны. Усматривая из сего, что несогласие во мнении об обрядах и чиноположениях церковных поведет более и более к колебанию, разногласию, смятению и раздирательству Церкви Христовой, аз смиренный, воображая преждебывшие смятения и бояся будущих, и еще не восходя на престол святительский, решился объяснить сказанное мною мнение о Ветковской церкви, Иргизских монастырях и о московском Рогожском кладбище, что исполняемые в сих местах обычаи и чиноположения церковные были святы, истинны и незазорны, яко непосредственно и непреложно заимствованные, как выше сказано, от первых святейших патриархов Российских.
Противуположные же мнения об обычаях сих произошли преимущественно от того, что некоторые святители и священницы наши, бывше весьма мало знакомы с прежними чиноположениями и обрядами Древлеправославной Кафолической Церкви, рождены были и воспитаны в других вероисповеданиях или сектах, и Божиим изволением, по приятии древлехристианского исповедания и заняв священноначальствующие места в Церкви Христовой в то время, когда уже прежнее священство прекращалось, не могли усвоить себе вполне те обычаи и предания, кои свято чтимы были прежде. Но главным действием было то, что святители сии, как выше сказано, быв совершенно не знакомы с прежними древлецерковными обычаями, и те из них обряды церковные, которые в Уставах, Потребниках и Служебниках не ясно высказаны и подвергаются противоречивым понятиям, начали объяснять и исполнять по своему разумению, без совета и определения церковного, вопреки утвердившимся и столетия прожившим чиноположениям и обычаям, и вместе с тем с откровенною главою порицать и осуждать все, деланное прежними священниками. А некоторые из сих святителей и священных лиц, аще и рожденные во Благочестии, но, по случаю разных общежитейских занятий, до поставления их в сан духовный, тоже не могли вскоре основательно изучить священные обряды достойных предков наших, и по незнанию сему, невинно увлекаясь в противуположные мнения, противодействовали прежнему порядку и чиноположению церковному. К святителям присоединились и защитники и поборники нововведений, и некоторые из них, под видом исправления обрядов церковных, противодействовали прежнему порядку и придавали новым обычаям слишком великое значение. Таким образом они возбуждали в православном народе неудовольствие и ропот, забывая то, что Древлеправославная Церковь уважала и держала во всем умеренность и следовала уставу и обычаям, освященным веками, а возмутителей всеобщего мира и спокойствия далече отгоняла. О чем из многочисленных примеров мало нечто укажем. В навечерии Богоявления Господня Уставом повелено единою от вечера просвещатися точию святой воде, обычаи же всеобдержные дважды совершают водоосвящение, вечер и утро. В светоносную нощь и тридневное Воскресение Христово в Уставах повелено, точию исхождение в притворе да знаменуется, обычное же всеобдержное трикратное обхождение творится. Тожде и о каждении в послании священноинока и схимника Феодосия, основателя Ветковския Церкве, за равное почитается обоя: уставное крестообразное и обычное трикратное. Сии же вышесказанные ревнители, не следуя первоначальным обычаям церковным и не изучив их в точности, дерзали вводить самоуправно в сей Церкви изменения в обычаях и чиноположениях, и ставили в укор и даже ересь прежним священнослужителям древлецерковное исполнение. Каковыми укоризнами поселили в православных христианах недоверие к духовенству, ропот и смущение. Соображая все вышеозначенное и опасаясь тех же печальных явлений, каковые были в прошедшее время, почитаю священным долгом представить на благоусмотрение Собора, прежде вступления моего на Архиерейский престол царствующего града Москвы, нижеследующие условия, на основании которых я, если угодно будет Богу, Пресвятой Его Матери и всему Освященному Собору, готов принять трудное и великое дело управления Всероссийскою иерархиею:
- Сделать соборное постановление, чтобы уставы и чиноположения церковные исполнялись согласно с правилами святых отец и местных обычаев, как оные исполнялись первоначально в Древлеправославной Ветковской Церкви, Иргизских монастырях и на Московском Рогожском кладбище, свято и неизменно; а которые уставы и чиноположения в последнее десятилетие были изменены новыми священниками или святителями, то оные да будут исправлены по древлеписанным книгам, и прежние порицания и укорения между православных христиан дабы прекратились навсегда.
- Иноческому чину исполнять по преждебывшему обычаю откровение глав: камилавок не снимать никогда же, разве точию к причащению святых Таин, а куколи точию, или так называемые каптыри, с камилавок снимать по заповеданию святых отец (Устав Большой, лист 980).
- Московским гражданом древлеправославного исповедания поставить в обязанность брад не брить и не подстригать. Немецкое платье как мужескому, так и женскому полу, без нужды не носить; ибо глаголет Священное Писание: ,,Никтоже да вводит новые изобретения в одеяниях, но да убоится страшного суда Божия; глаголет бо Софония пророк: отмщу на вся князя и на вся сыны Израилевы, облеченныя в одеяния чуждая”. Тем более не подобает ходити на молитву и благословения. Священнослужители также приходили бы в отечественной русской одежде, а женщины с покровенною главою, как о сем пишет святый апостол Павел, повелевает и святый Иоанн Златоуст и заповедует женам всегда имети главу покровенну во дни, и в нощи, и на всякие часы.
- Внушить православным христианом, чтобы они детей своих на инструментах органических, пляскам и танцам не учили, как о сем правило строго запрещает.
- Никто бы из христиан не дерзал исполнять страсти богоненавистные: курити и нюхати табак, под страхом наказания и отлучения от Церкве, как о сем уложения прежних православных царей ясно указуют.
- Вменить в обязанность христианом, чтобы во вторник и четверг, противу среды и пятка, бываемые собрания не продолжать далее полунощи, и ве́черей[10] после двенадцати часов не творить, ибо в это время начинается среда или пяток, в ня́же поститися верным христианом предано есть, а потому никакой пищи, ни скоромной, ни постной, не до́лжно употреблять после полунощи. Преступающий сию заповедь явно противится 69-му правилу святых апостол и подвергается церковному извержению и отлучению.
- В ястии и питии с иноверными и неверными православные христиане без всякой нужды не сообщались бы, и из своих домов ясти и пити в гостиницы не ходили бы, ибо сих ради вин приходит гнев Божии на сыны противления.
Все вышеозначенные правила, изложенные в семи пунктах, если не угодно будет вам, о́ боголюбивии епископы, благоговейнии священницы и смиреннии московстии людие, принять и исполнять оные в точности, то аз, смиренный епископ Афанасий, не могу взыти на столь высокий святительский Московский престол, и не могу исполнить прошения соборного, коим вынуждают меня, вопреки моему желанию, быть пастырем и вождем царствующего града Москвы.
Смиренный Афанасий, епископ Саратовский
1861 года, августа 25 дня
В сем прошении желание епископа Афанасия об обрядах и чиноположениях церковных мы, со своей стороны, находим правильным и законным. Смиренный Антоний, епископ Владимирский. Смиренный Виталий, епископ Уральский.
Означенные в сем прошении мнения епископа Афанасия об обрядах и чиноположениях Древлеправославной нашей Церкви мы, с своей стороны, находим правильными и законными. Смиренный Геннадий, епископ Пермский. Смиренный Варлаам, епископ Балтовский. Смиренный Пафнутий, епископ Казанский. Смиренный Софроний, епископ Симбирский.
Означенные в сем прошении мнения господина епископа Афанасия мы, с своей стороны, находим правильными и законными, и исполнять оныя, по решению Соборному, обязуемся. Священноиерей Максим Семенов. Священноиерей Георгий Иоаннов. Священноиерей Василий Иоаннов» (ЧОИДР. 1865. Кн. 3. Смесь. С. 239–244).
Прошение епископа Афанасия было основано на реальных нестроениях в богослужении, что подтверждается и другими историческими источниками. Так, прихожане Рогожского кладбища уже после этого прошения жаловались Освященному Собору на ошибки в служении новопоставленных неопытных иереев, допускавшиеся в чине крещения младенцев, в чине каждения на литургии, в чине водоосвящения и просили утвердить единообразие в совершении церковных обрядов и чинопоследований (см.: ЧОИДР. 1865. Кн. 3. Смесь. С. 244–245).
Архиереи и московские священники, как видно из вышеприведенного документа, признали правоту требований епископа Афанасия. Однако в скором времени конфликтная ситуация в Московской Архиепископии разрешилась, вследствие чего архиепископ Антоний отозвал свое прошение об отставке и продолжил руководить всероссийской кафедрой. Новых соборных деяний для замещения кафедры, таким образом, не потребовалось.
Снова на Черемшане
Святитель же Афанасий сразу после Собора возвратился на Черемшан. Он жил под покровом строжайшей тайны в новоучреждённом мужском скиту на Черемшане, при Мамонтовом ключе, как уже писалось выше. Насельниками скита были пять иноков (шестой, отец Виссарион, возвратился в скором времени в турецкие пределы, став епископом Тульчинским, позже был переведен на кафедру г. Измаила). Одного из монахов — отца Серапиона, выделявшегося среди других знанием Священного Писания и святоотеческих книг, — святитель определил быть настоятелем скита. В походной палатке-церкви, во время божественных литургий, святитель возвел старца Серапиона в сан диакона, а потом — в достоинство священника (священноинока). Святой Серапион Черемшанский стал главным помощником архиерея в его святительских трудах. Позже он прославился нетлением мощей и чудотворениями и ныне почитается в Старообрядческой Церкви как святой преподобноисповедник.
Скит на Мамонтовом ключе был потаенным. Его насельники официально числились садовыми и мельничными работниками. В деревянном флигеле была устроена тайная моленная, в которой расставлялась походная церковь в виде палатки. Она заменяла собою церковный алтарь, в ней совершались свещеннические молитвы во время литургии. Ещё когда разоряли Иргиз, тогда инок Афанасий сумел утаить от властей такую походную церковь (она была привезена со знаменитой старообрядческой Ветки еще в конце XVIII века). Возможно, именно в этой ветковско-иргизской «скинии» совершались первые литургии на Черемшане, продолжая незримую связь тогдашних староверов с их духовными предшественниками…
Благообразный проповедник
Святитель Афанасий имел очень внушительную внешность. Его округлое, поволжского типа, лицо, с крупными чертами, было обрамлено длинными, ниже плеч, седыми волосами и внушительной белою брадою.
Служил святитель, по обычаю тогдашнего времени, в фелони, а не в саккосе (ибо саккос носили только первосвятители — митрополит Белокриницкий и архиепископ Московский). Фелонь святителя была полиставрием, то есть вся ее поверхность состояла из 4-конечных крестов. Такими фелонями в древности патриархи награждали наиболее авторитетных архиереев.
Когда назначалась торжественная архиерейская служба, то тайные гонцы доносили об этом весть до именитых хвалынских староверов: «На Толстинских дачах архиерей служить будет!» — и десятки горожан устремлялись на духовное торжество.
Святитель был очень начитан в священных книгах, как библейских, так и святоотеческих, хорошо знал церковные правила. Все, кто слыхал проповеди владыки Афанасия, находили их блестящими по форме и душеполезными по содержанию[11].
На закате жизни
Шли годы. Здоровье святителя со временем ухудшилось, но он продолжал служить и заниматься церковными делами.
28 декабря 1864 года, уже будучи тяжко больным, святитель пишет «Духовное свидетельство», в котором подтверждает, что покойная Анна Кузьминична Михайлова перед своею кончиной завещала сад и мельницу при Мамонтовом ключе (то есть де-факто — старообрядческий скит, где и проживал святитель) своей племяннице, купеческой девице Фекле Евдокимовне Толстиковой. Вот текст этого документа, хранящегося (в копии) в фондах Хвалынского краеведческого музея:
Свидетельство
Подобает имети попечение о всем, что полезно и необходимо к назиданию народа и что служит к славе святых Божиих церквей. Собственное имущество епископа должно быть известно окружающим его презвитерам и диаконам. Св<ятых> Апост<ол> пр<авило>40 лист 24.Клирики не должны расхищать оного по смерти. Четв<ертый> Всел<енский> Соб<ор, правило> 22. И Митрополиту не дозволяется делать сие. Шест<ого> Всел<енского Собора правило> 35. Епископ должен иметь попечение о всех церковных вещах и распоряжать<ся> ими, яко назирающу Богу. Св<ятых> Апост<ол правило> 38.
В 1861 году 7-го мая Хвалынская 2-й гильдии купеческая дочь девица Анна Козминишна Михайлова волею Божиею скончалась, до смерти своей распорядилась, Божиим произволением, определила все свое имение на душевное свое спасение, при моем присутствии, Епископе Саратовском, Симбирском, Самарском и Астраханском <sic!> Афанасии <sic!>, распределила так: 1) назначила по себе Хвалынскую девицу родную свою племянницу Феклу Евдокимовну Толстикову душеприказчицей, которой въверила имение свое непосредственно, 2) в дому ея Михайловой жить племяннице Толстиковой, 3) на доходныя с имения ея собираемыя деньги Толстиковой содержать по усмотрению ея бедных и престарелых сирот безвозмездно, 4) иметь священников с причтом по приглашению Толстиковой для совершения Божественной Литургии всегда, или временно по ея усмотрению до самой глубокой старости и даже смерти, с передачею этого права тою другому лицу, кого она изберет по своей смерти, и с обязательством таким, чтобы доходы с имения моего не выносимы были <sic!> со всею принадлежащею к нему утварию, церковными вещами, священными ризами, святыми иконами и книгами и всегдашнею Божественною службою по распределению Толстиковой без дачи всякого отчета, никому не принадлежую <sic!> только единому Богу должна Толстикова отдать свой справедливый и верный отчет, и по той восприемникам этого святаго дела.
Имение Анны Козминишны Михайловой на реке Черемшанке при почтовой дороге заключается в том: Два плодовитых яблонных сада, с деревянными домами и надворным при садах строением, и две мукомольные мельницы с амбарами, и при них избами на Мамонтовом <sic!> ключе, пчельник с рыбным прудом и пчелами до 70 ульев и омшаниками. Имение это стоит цены двадцать тысяч (20000) руб. серебром, которое Толстикова не имеет права ни продать, ни заложить, а только права <по> вышесказанному передавать в роды родов на Богоугодныя и Богослужебныя заведения <sic!> и призрение <sic!> престарелых и сирых, в чем свидетельствую и подписуюсь.
Смиренный Епископ Афанасий Саратовский своеручно подписал.
1864 году декабря 28 дня»[12]
В этом интересном документе описано имущество, которое и составляло мужской скит на Черемшане, просуществовавший до 5 сентября 1865 года, когда всех его обитателей внезапно арестовала полиция прямо во время богослужения. Епископа искали, но не нашли: иноки сообщили, что их архиерей уже скончался…
Кончина и народное почитание святителя
Перед смертью святитель долго и тяжело болел. У него была «опасная болезнь — водянка». Скорее всего, он страдал раком с метастазами в печень, что нередко приводит к тяжелому асциту — накоплению жидкости в брюшной полости. Страдания владыки были тяжкими. Месяца за два до кончины владыка Афанасий перестал принимать посетителей и участвовать в церковно-иерархических делах, только молился в своей келии.
Он тихо преставился ко Господу 8 марта 1865 года и был погребен, по некоторым сведениям, на Нижнем Черемшане, в Павольгином скиту.
Место, где находилась могила почившего архиерея, старообрядцы сохраняли в тайне: опасались, что власти её раскопают и надругаются над телом святителя, как надругались над мощами ветковских преподобных в XVIII столетии и как пытались в 1837 году выкопать мощи преподобного Иова Тагильского. Хвалынские старообрядцы поступили так же, как тагильские: захоронили святителя в тайном месте. Только самые надежные люди знали эту могилу. Под большим секретом, только проверенным людям, сообщали и о чудесах и исцелениях, происходивших на святой могиле.
Староверы не только Саратовского края, но и всей России свято почитали почившего архиерея. По свидетельству новообрядческого миссионера, «сотни портретов Афанасия гуляют по матушке России, украшая старообрядческие кабинеты и спальни, в которых зачастую собираясь, уставщики поют достоуважаемому владыке и вечную память, и исполла-эти деспота. Портрет Афанасия так распространен в среде старообрядцев и в особенности среди его паствы, что, входя в дом старообрядца, непременно увидишь его если уже не в полурост и не масляными красками, то по крайней мере фотографическую карточку, тщательно оберегаемую за рамкою, богато убранной, и на видном месте» (Саратовские епархиальные ведомости. — Саратов, 1876. — №9. — с. 130–131).
Память сего святителя 8 марта по церковному стилю и в день Собора всех черемшанских святых (в неделю святых отец Шести Вселенских Соборов).
Тропарь святителю Афанасию, глас 1-и. Пло́ти двиза́ния умерщвля́я, и а́нгельскаго чи́на возжеле́л еси́ дости́гнути, и́нок бы́в и и́ноком па́стырь, и апо́стольскому седа́лищу наме́стник, и ве́ру сохрани́л еси́ небла́знену, ве́рен и до́ гроба пребы́в, и тезоимени́т яви́ся вои́стину, святи́телю Афана́сие, моли́ Христа́ Бо́га, да спасе́т душа́ на́ша.
Кондак, глас 8-и. Ирги́зу удобре́ние, и Черемша́ну сла́вное украше́ние, и все́й Руси́йстей стране́ явися преди́вен свети́льник, святи́телю Афана́сие, безсме́ртию тезоимени́тыи, моли́ся ко Еди́ному Безсме́ртному Бо́гу, насле́довати и на́м живо́т ве́чныи.
Икос. На высоту́ доброде́телей о́тче возше́д, и высоча́йшему сопричте́ся ли́ку святи́тельскому, и́стинен па́стырь яви́ся Афана́сие, ду́шу свою́ полага́я за овца́, и направля́я ве́рныя ко спасе́нию, убо́гия снабдева́я, изнемога́ющих утвержда́я, и на́с утверди́ святи́телю на стезя́х доброде́телей, и моли́ся ко укрепи́вшему тя́ Христу́ Бо́гу, насле́довати и на́м живо́т ве́чны
Источники
[1] «Вторым чином», через миропомазание.
[2] Правильнее: Паольга, или, в просторечии, Павольга (Ред.).
[3] Т.е. около 1891 года (Ред.).
[4] Около 1896 г. (Ред.).
[5] Ниже, на л. 18 записной книжки, после статьи о м. Фелицате: «Двоюродный брат мат. Фелицаты — Максим Степанович Кузмин <!> имеет «скиток» в самом гор. Хвалынске, где проживала у него в качестве уставщицы мат. Афанасия, бывшая потом игуменьей в монаст. <ыре> инок.<ини> Фелицаты. После Афанасии игуменствовали последовательно: инокиня Аполинария, Фелицата, а в настоящее время — инокиня Измарагда».
[6] Из-за невозможности иметь храмовые здания староверы использовали походные алтари в виде полотняных палаток — «путных церквей», которые ставили в обычных жилых помещениях, а после службы снова прятали в специальные сундуки. — Ред.
[7] Старообрядческие архиереи архиепископ Аркадий Славский и епископ Конон Новозыбковский много лет провели в застенках Суздальской монастырской тюрьмы. — Ред.
[8] Епископ Пафнутий (Овчинников) имел непостоянный и взрывной характер, приведший к тому, что он вскоре ушел из староверия в господствующую церковь (а потом, разочаровавшись в своих иллюзиях насчет новообрядческой церкви, опять вернулся к староверам и умер в старообрядческом Белокриницком монастыре на Буковине, за границами России).
[9] Священник Рогожского кладбища Иоанн Матвеевич Ястребов, принявший Белокриницкую иерархию. Скончался на Рогожском кладбище 19 декабря 1853 г., где и погребен. —Ред.
[10] Ужинов (ц.-слав., Ред).
[11] Проповеди владыки Афанасия настолько отличались красноречием и глубиной мысли, что его преемник по кафедре епископ Амбросий Гераськов, бывший малоречивым и простым человеком, в первое время воспринимался «в штыки» саратовской паствой. «Нет, никак не похож он на нашего покойного епископа, не может таких проповедей сказать!» — говорили некоторые о епископе Амбросии. И только заключение епископа за веру в тюрьму и мужественное там страдание снискали к нему симпатии прежних неприятелей.
[12] Копия этого документа написана рукою историка черемшанских обителей Самсона Ивановича Быстрова (1879–1933).
