Автобиографический очерк протоиерея Леонтия Пименова, опубликованный в книге «Пути русской Голгофы».
Мой отец, Пименов Иван Алексеевич, родился в 1905 г. в деревне Колобово, что в десяти километрах от районного центра Бор, который расположен на берегу Волги, напротив Нижнего Новгорода, в крестьянской верующей семье среднего достатка. В семье было шесть детей, три брата и три сестры, он был старшим. Его отец Алексей Гаврилович в 1918 г. вернулся с Первой мировой войны больным, простудился в болотных окопах, в 1924 г. умер. Хозяйство (две лошади, две коровы, десяток овец, птица) пришлось возглавить 19-летнему Ивану, младшему брату было еще только 6 лет. К тому же, времена революций, гражданской войны, НЭПа.
В 1928 г. организовал сельскохозяйственный кооператив и получил лучший в области урожай картошки, о чем свидетельствовал диплом, висевший в рамке на стене в доме. Во всем стремился быть первым. Его орловский рысак был самым быстрым на масленичных катаниях на Бору, в районных состязаниях косцов луговой травы тоже первый, в деревне организовал добровольную пожарную дружину, оснастив ее передовыми насосами и длинными пожарными рукавами, построил пожарную вышку с гаражом в первом ярусе, с которой в округе 5 км были видны все деревни, в ликбезе опять он впереди, в соседней деревне за свой счет построил бедной старушке избушку. В общем, уважаемый местный лидер, которому нет еще и тридцати лет.
Наступила коллективизация. Как обычно, из райцентра в кожаных куртках прибыли уполномоченные создавать колхоз. Собрание.
— Вот вам привезли председателя — принимайте, — объявил главный из приехавших.
А из толпы:
— А почему мы не можем сами из своих избрать председателя? — это Пименов.
— А кого вы хотите?
— Вон Ивана Алексеевича.
Народ поддержал. Теперь о наименовании колхоза.
— Мы предлагаем назвать «Заря коммунизма».
— А почему мы сами не можем придумать? — опять Пименов.
— А как вы хотите назвать?
— Например, «Согласие». В общем труде для успеха нужно общее согласие.
Итак, мой отец становится первым председателем колхоза «Согласие».
Штамп с этим название хранится у меня как реликвия до сих пор. А с другой стороны: Пименов Иван Алексеевич старообрядец, прихожанин общины Елисинского старообрядческого монастыря, председатель Церковного совета, поет на клиросе, читает Апостол, активно посещает и нижегородский храм, организует в нем среди молодежи «Кассу взаимопомощи для бедных прихожан» с составлением списков участников (которые впоследствии и стали основанием для арестов), находится в сотруднических отношениях с настоятелем храма протоиереем Иоанном Моржаковым (будущим архиепископом Иосифом), общается и с епископом Гурием. Как председатель колхоза начал закупать новую передовую по тому времени технику (сеялки, косилки, веялки), построил местный кирпичный завод, дела пошли неплохо. А с другой стороны: в Елисине выкопал траншеи под фундамент новой каменной церкви, часть кирпича с завода отвозит на это строительство.
Такое сочетание деятельности в те времена было недопустимым. В Нижнем Новгороде заводится дело по организации контрреволюционной группы. Из колхоза от председателя сельсовета по фамилии Гнидин пришли сигналы: председатель колхоза «Согласие» специально портит колхозную технику, не колхоз укрепляет, собирается строить церковь за счет колхоза, в общем, вредитель, контра. Правда, из соседнего сельсовета от председателя Анны Пчелкиной пришла положительная характеристика. Итог – три года ссылки в Архангельск. Отбывал вместе с нижегородцами: протодиаконом Михаилом Голубевым и со старшим из трех братьев Лебедевых Иваном Федоровичем.
В Архангельске познакомился с моей матерью, Августой, привел ее в старообрядчество, по отбытии ссылки привез ее на родину, обвенчались, и в 1936 г. в семье появился первенец мл. Леонтий, стали жить в Колобове. Мать забеременела вторым сыном. 6 ноября 1937 г. к отцу пришел доброжелатель из сельсовета.
— Иван Алексеевич, в сельсовет приехала из района машина, многих забирают. Поехали в Елисинский монастырь за матушками. На обратном пути тебя будут брать. Убегай. Где-нибудь устроишься на стройках. Вон автозавод строится, многие, вроде тебя, устроились, ты грамотный, не пропадешь, потом семью подтянешь. Срочно убегай!
— Нет. Я ни в чем не виноват. Я это докажу. Беглецом не буду. Прочитал канун Богородице перед иконой «Всех скорбящих Радосте». Эта икона сейчас стоит в иконостасе орехово-зуевского храма. Пришли, вызывают в сельсовет. Простившись с домашними, пошел доказывать свою правоту. Увезли навсегда. Двум матушкам — игумении Агнии и Тавифе — дали по 8 лет лагерей в Казахстан. Они отсидели, вернулись, доживали в Елисине в единственном оставшемся от монастыря домике. Они и были последними из знаемых мною людей, кто видел моего отца живым.
Они рассказали: когда их в 1937 г. привезли в КПЗ на Бор и на первом допросе следователь приказал отцу снять крест (крест был серебряный на серебряной цепочке), отец категорически отказался. Тогда энкавэдэшник рванул за цепочку, порвал ее, а из шеи фонтаном брызнула кровь… Уже в нижегородских казематах тройка 23 декабря (у меня есть ксерокопия обоих дел) приговорила отца к ВМ за «организацию террористической группы» из монашек для уничтожения членов Политбюро. А 20 января 1938 г., в 33-й день ангела моего отца (праздник Собора св. пророка Иоанна Предотечи), приговор был приведен в исполнение.
Навряд ли это простое совпадение, а не изощренность предсмертного издевательства. До сих пор меня удивляет поведение властей, лишивших меня отца, в последующие годы. И прежде всего, ложь на самом высоком уровне в обращении со своими гражданами и моральное издевательство над родственниками «врагов народа» при декларировании лозунга «сын не отвечает за отца». В нашем случае это выглядело следующим образом. И, как потом оказалось, эти методы были типичными в масштабах всей страны, не выдумкой отдельных чиновников, а методом, инструктажем сверху: 1. За время пребывания в предварительном заключении (с 6 ноября 1937 г. по 19 января 1938 г.) ни разу не позволили передачки или свидания. 2. Когда уже расстреляли, официально на запросы жены ответили, что осужден на 10 лет по 58-й статье без права переписки. 3. В течение последующих лет на просьбы о пересмотре дела из разных инстанций отвечали: «дело пересмотру не подлежит», а он давно уже мертв. 4. 1947 г. Исполнилось десять лет, родственники напряженно ожидали, вот-вот вернется, тем более что победно закончилась война, естественны амнистии. Опять начали писать запросы в разные инстанции. Ответ: «Умер в 1943 г. на Бору от туберкулеза». Опять ложь. Для чего применялось это моральное издевательство? Или чего-то боялись? Или получали «удовольствие» от «посыпания душевных ран солью»? Наконец, реабилитация. И никаких извинений, ни компенсаций за годы, прожитые с клеймом «сын врага народа». Кстати, из дела удалены (страшная тайна?) сведения о месте захоронения и об участниках экзекуции (ответственный, исполнитель, врач).
Мать в 1948 г. уехала на родину в Архангельск, здесь был настоящий голод. А я в одиннадцать лет принял решение остаться жить в доме отца с двумя незамужними (старыми девами) сестрами отца Анной и Натальей (царство им Небесное!), которые заменили мне родителей. В чем заключалось их воспитание? Например, при разговоре о курении они сказали мне: «Твой отец никогда не курил». Или «Твой отец никогда не ругался матом». И эти и подобные слова для меня были неприкасаемыми установками к исполнению. Поэтому на вопрос в течение последующей жизни: «А кто тебя воспитывал?», я искренне отвечал: «Меня воспитывал прах отца».
