Последние тридцать лет ознаменовались в России растущим интересом к вере, религии и духовности. Старообрядчество как одно из наших традиционных культурообразующих вероисповеданий не осталось в стороне от вышеназванных процессов и теперь является предметом всестороннего изучения множеством исследователей. Да, действительно, истинные причины трагического раскола, истоки и самобытность старообрядчества являются темой, до сих пор слабо изученной. Более того, 350 лет разделения сыграли определенную роль в построении ложных стереотипов в отношении старой веры, по причине чего современное староверие после выхода из подполья на информационное пространство столкнулось с массовым непониманием. Дело в том, что в настоящее время все христианские конфессии рассматриваются через призму их объединения, через отыскивание общих ценностей без внимания к существующим различиям. И очень незначительным является процент людей, обращающих внимание на то, что нас разделяет, и дают ли эти различия повод для церковных расколов. Многие считают, что разделение в Русской Церкви произошло на почве так называемых обрядов. Это мнение является далеким от истины. Исходя из вышесказанного, отмечу, что замечательным является акцентирование мысли и внимания автора данной работы именно на внутренней стороне жизни и борьбы протопопа Аввакума, поэтому, как мне думается, эта книга будет полезна каждому человеку, искренне пытающемуся разобраться в смысле старообрядчества.
Еще одна тенденция, которая не должна оставлять равнодушным старообрядчество сегодня — это, так сказать, мода на религию. Здесь речь идет о соотношении количества христиан и их качества. Идеологическая свобода действует на человека двояко. С одной стороны, мы имеем возможность беспрепятственно высказывать свою позицию, открыто отстаивать свои принципы и убеждения. Но есть обратная сторона медали: насколько истинной при отсутствии гонений и притеснений окажется наша вера. Можем ли мы, в случае выбора между жизнью и смертью, пред сильными мира сего исповедовать имя Христово? Ведь рано или поздно каждому христианину придется отнести себя к одному из зерен, о которых рассказывает известная библейская притча: к тому, что упало при дороге, или что пустило корни на каменистой почве, или что затерялось в тернии, или же к тому, что легло в добрую землю… Таким образом, очень большой вопрос — когда происходит истинное возрождение Церкви Христовой: при так называемой свободе или при гонениях? И что такое возрождение — внешний конфессиональный расцвет, сопровождающийся увеличением количества приходов и числа последователей, или же возрождение есть отделение пшеницы от плевел, проверка на качество?
В страшное средневековье, во время массового пылания костров инквизиции, во время торговли «сверхдолжными заслугами» святых, во время всеобщего психоза, на несколько столетий утемнившего Европу, терпение здравомыслящих людей пока еще не достигло состояния избыточного давления в закрытом пространстве и не разорвало его стены. Но уже к концу XV — началу XVI века томительное молчание достигло близкого рубежа. Произошел взрыв, сотрясший весь христианский мир Старого Света. Десятки миллионов западных христиан присоединились к движению Реформации.
При Папе Иннокентии III, руководившем Римско-Католической Церковью с 1198 по 1216 гг., власть Римского престола достигла своего апогея. Вместо того чтобы нести народам миссию о Воскресении Христовом, быть «солью земли» и «светом миру», «идти и проповедовать Евангелие всякой твари» (Мк. 16, 15), Западная Церковь превращается в одну из самых эффективных финансово-экономических структур средневековой Европы («Все дороги ведут в Рим»). Монастыри и приходы по количеству земельных угодий стояли далеко не на последнем месте в иерархии землевладения и составляли серьезную конкуренцию феодалам. Понятно, что аскеза и духовное делание священнослужителей и монахов отодвигались на второй план, уступая место заботам о хозяйственных и коммерческих расчетах. Церковные власти, забывая о возложенной на них духовной миссии, оплетали своей паутиной в абсолютно все сферы человеческой деятельности: политическую, экономическую, социальную. Для тотального контроля над населением в ход были пущены репрессии, слежки, донос. Дело напрямую доходило до захвата власти над людскими умами, совестью и действиями, до тоталитарного подчинения и насилия. Злопечальные костры инквизиции становились обычным явлением. Дух этого времени был сродни идеологической чистке непокорных в тридцатые годы XX века, происходившей в оковах советской или фашистской диктатуры.
Единственное, что не удалось уничтожить католическим инквизиторам — это живой голос совести отдельных личностей. История запомнит имена британца Виклефа, богемца Иоанна Гуса, доминиканского монаха итальянца Савонаролы, немца Мартина Лютера. Перед костром Гуса в последний раз пытались убедить к отречению от собственных взглядов и убеждений. Но предтеча Реформации ответил: «Не могу идти вразрез с собственной совестью». Между тем костры инквизиции продолжали пылать. Римская церковь прямо пришла к тому, о чем сказал Федор Михайлович Достоевский словами знаменитого великого инквизитора в романе «Братья Карамазовы»: «Они будут дивиться на нас и будут считать за богов за то, что мы, став во главе их, согласились выносить свободу и над ними господствовать — так ужасно им станет под конец быть свободными! Но мы скажем, что послушны Тебе и господствуем во имя Твое. Мы их обманем опять, ибо Тебя мы уже не пустим к себе. В обмане этом и будет заключаться наше страдание, ибо мы должны будем лгать…»
Отчаянные, решительные люди, в частности Лютер, видели всё. Лютер видел, как в 1510 году папские клирики небрежно проводили богослужение, превратив литургию в спектакль, видел, как доминиканец Тецель в Виттенберге устроил базар по торговле индульгенциями в 1517 году. Отчаяние и возмущение Лютера дошло до того, что отец Реформации сжег папскую буллу и составил 95 тезисов против индульгенций и злоупотреблений папства. Тезисы он прикрепил ножом к двери церкви Виттенбергского замка. Начало движения реформации дало о себе знать…
Человек есть существо свободное. От его мыслей, желаний и действий зависит дальнейший ход истории. Очень часто грехи отцов бременем тяготеют над потомками. Ошибки, накладываясь на историю, превращаются в болезни и тяжелые раны, кровавые следы которых тянутся еще очень долго. Общество, не всматриваясь в себя, очень скоро привыкает к этим ранам и болезням, считая их своей неотъемлемой частью. Да, но как далеко в этом случае сознание уходит от насущной действительности. Так, с лица земли исчезают народы, вдребезги разбиваются империи. Поэтому пословица «время лечит» не всегда оказывает регенерирующее воздействие.
Любое историческое событие открывает будущим поколениям человечества свой неоценимый смысл, как бы желая использовать этот смысл в качестве урока для построения жизни, так как, по слову ныне покойного Ивана Снычева, «возникающие при рассмотрении тех давних событий многочисленные исторические и духовные нравственно-религиозные параллели могут многое прояснить нам в нынешних проблемах страны…»
История, как и философия, суть явления неготовых ответов на неразрешенные бытийные проблемы. Это две лаборатории, в которых появляются все новые и новые вопросы. И чем дольше человеческий век, тем больше вопросов выковывается в этих кузницах. «Когда был оставлен русский путь и как на него вернутся»? (В. Соловьев), «Что такое славянство»? (К. Леонтьев), «Почему мы верим в Россию»? (И. Ильин), «Чем нам оставлено дышать»? (А. Солженицын) и др. Вопросы зачастую носят выраженный пессимистический характер. Их все больше и больше, а вместо ответов, несмотря на множество уже написанного и сказанного на различных конференциях и круглых столах, мы видим молчание и недоумение. Мы, столкнувшись с фактом дехристианизации русского народа, разводим руками! Нам почти нечего сказать! Мы беспомощны и словно смиряемся с гнетущей действительностью, замечая при этом на бумаге совсем другое! «Наше национальное сознание впало в летаргию. Мы еле-еле живы: между глухим беспамятством позади и грозно мчащимся исчезновением впереди. Мы — в национальном обмороке». И причина этому — утрата духовности. По этому пути давно идет Европа, где Рождество празднуется без Родившегося, а Пасха — без Воскресшего; где крестят животных и венчают однополые браки; где признаком духовного упадка считается… отсутствие образования.
Чешский президент Вацлав Гавел заявил: «Мы создаем первую атеистическую цивилизацию в истории человечества». Россия, перейдя от одной крайности (государственно-правовое регулирование религиозных убеждений в синодальное время) в другую (массовая секуляризация народного мировоззрения), постепенно вливается в стезю западного вырождения христианства.
Каждый из нас пытается осмыслить пути и судьбы России, дать адекватную оценку делам минувших лет, проследить их влияние на народное сознание. Осознавая прошлое, каждый из нас видит свою причину всех сегодняшних бед и неустройств, определенную точку отсчета, с которой началась фактическая «гибель империи».
О ком эти размышления? О тех, кого называли «последними верующими на земле», о тех, в чьих руках находилось около 65 % национального капитала Российской империи, о тех, благодаря умам которых были построены главнейшие промышленные предприятия России. Эта книга о человеке, который ценою собственной жизни дал начало старообрядческому бытию. Более трех веков последователи протопопа Аввакума скрывались от жесточайших преследований властей. Их казнили царские жандармы, несмотря на то что только староверам, зная их честность, доверяли охрану русских императоров. Советская авиация бомбила их скиты. Сквозь века и гонения древлеправославные христиане пронесли и сохранили Веру и традиции предков.
При непредвзятом осмыслении феномена старообрядчества, смысла и цели его существования невольно напрашивается вывод о том, что еще огромное количество трудов, высказываний и мнений по отношению к этому религиозному течению является далеким от истины. Надеюсь, что этот скромный труд даст частичный ответ хотя бы на один из противоречивых и злободневных вопросов нашей сегодняшней жизни.
Три с половиною века отделяют нас от известных событий середины XVII столетия. В 1666 году на поместном соборе в Москве была провозглашена анафема на православных христиан, не принявших церковных новаций, настойчивыми инициаторами внедрения которых были царская власть и высшее руководство церкви. Трагический факт церковного раскола при самом его начале не оставил в стороне ни одну православную семью, ни одну человеческую совесть и мыслящее сердце. Разделение русского народа повлекло за собою реки крови и море слез, невыносимые муки и бесчисленные страдания, потерю близких людей, идеологическую и духовную катастрофу, обрушившуюся и на Россию в начале XX века. «Раскол религиозный повлек за собою и раскол национального сознания, катастрофа удвоилась и усложнилась», — пишет Антон Карташёв.
Церковные расколы всегда воспринимались и воспринимаются людьми весьма болезненно, т.к. нарушение целостности церковного организма, особенно внутриконфессионального разделения, одной страны, неизбежно отображается на различных сторонах бытия всего общества. Как показывает история, врачевание ран самого страшного духовного конфликта из когда-либо происходивших в России жесткими авторитарными методами синодального времени не принесло никаких объективно положительных результатов. Все большей становилась полоса отчуждения между старообрядцами и сторонниками нового обряда.
Государственная политика XVII века, породившая трагический факт внутриконфессионального разделения, разобщила некогда единый церковный организм на два непримиримых лагеря, постоянно враждующих между собою. Это оказало чрезвычайно губительное влияние на жизнь русского общества, пополняя историю все новыми и новыми ошибками и темными пятнами. Ввиду того что глубокая рана Великого Русского Раскола до сего дня не зажила и последствия событий бурного XVII века продолжают жить в нашем сознании, изучение религиозно-философских основ старообрядчества является весьма актуальным. Это поможет нам более глубоко осознать все противоречия раскола и, насколько это возможно в нынешнее время, убрать преграду, традиционно и стереотипно ставящую определенную часть русского общества вне самого этого общества, о чем наглядно говорит нам история «синодального периода» Русской Православной Церкви.
Церковный раскол XVII века — это поистине великая трагедия России, ее церкви, ее народа. Об этой трагедии А.И. Солженицын в 1974 году сказал: «Начиная от бездушных реформ Никона и Петра, когда началось выветривание и подавление русского национального духа, началось выветривание покаяния, высушивание этой способности нашей. За чудовищную расправу со старообрядцами — кострами, щипцами, крюками, подземельями, еще два с половиной века продолженную бессмысленным подавлением миллионов безответных, безоружных соотечественников, разгоном их во все необжитые края — за этот грех господствующая церковь никогда не принесла покаяния. А просто в 1905 году гонимых простили… Это непоправимое гонение, самоуничтожение русского корня, русского духа, русской целостности продолжалось 250 лет — и могло ли оно не отдаться ответным ударом всей России и всем нам».
Ко всему этому необходимо добавить факт, что «преображенная» в отрицательном отношении Россия, сотворив трагедию русского раскола, перестала быть Третьим Римом в духовном смысле, то есть потеряла статус охранительницы Истинного Православия, независимого от унии и захватнических войн. В России с Петром I начинается синодальная эпоха, лишенная патриарха и работающая на государство, любящая пышность, шик и блеск, функционирующая в отрыве от народа, его внутренней жизни, взглядов и насущных потребностей. Поэтому можно в определенной степени согласиться с русским религиозным философом Н. Бердяевым, который сказал, что «раскол был уходом из истории, потому что историей овладел князь этого мира, антихрист, проникший на вершины церкви и государства».
Итак, исходя из вышесказанного, необходимо отметить, что ошибка XVII века, несущая в себе самые негативные для России последствия, не устранена даже до сего дня, но приобрела для своего дальнейшего существования новые виды и формы, оставаясь с прежней сущностью. Вера — это душа народа, а она была искалечена. Отрыв от живого источника веры и последующее пренебрежение, ненависть к самой этой душе толкают русский народ по наклонной линии, ведущей в небытие. Перед всеми ними стоит всего один вопрос: выдержит ли Россия спущенный на нее разрушающий гнет? Замечательные слова по этому поводу сказал известный мыслитель современности А. Солженицын: «Не закроем глаза на глубину нашего национального крушения, которое не остановилось и сегодня. Мы в предпоследней потере духовных традиций, корней и органичности нашего бытия. Наши духовные силы подорваны ниже всех ожиданий». Но здесь же Солженицын изрекает: «За четыре года поездив по России, поглядев, послушав, — заявлю хоть под клятвой: нет, наш Дух еще жив! И в стержне своем еще чист! Там, на встречах, — не я сказал, мне говорили, меня убеждали: «Только бы спасти душу народа! — и спасется все!» Да. Дух способен изменить направление любого, наигубительного процесса. Откатить от самого края бездны. Кому — не поверится. Но кто за жизнь свою уже убедился в правоте и могуществе Высшей Силы над нами — тот поверит, что у русских есть надежда. Не отнята».
Протопоп Аввакум… Его одни любили, другие ненавидели, одни восхищались им, другие имя его заливали грязью, одни сожгли его на костре, другие канонизировали. Одни в нем видели мракобеса и фанатика, другие — православною мученика, аскета и подвижника, ревнителя и защитника веры. Пожалуй, нет в русской истории личности более противоречивой. Но ни один исследователь нашего прошлого, ни один историк русской религиозный мысли не обошел стороною этого человека, несмотря на то что одни и те же факты разные люди по-разному оценивают. Что это был за проповедник? Какие вопросы жизни он и выносил на повестку дня? В чем заключается смысл его борьбы, продолжавшейся всю его сознательную жизнь, наполнившей сердце этого духовного титана? На все эти вопросы, несмотря на множество уже существующих исследований, мы все еще жаждем получить ответы. Но можем сказать одно: «огненный протопоп» — как нельзя более подходящее имя знаменитому ревнителю древлего благочестия, независимо от того, любим мы его или нет, восхищаемся его подвигом или же ненавидим. Может быть, протопоп Аввакум сквозь века, сквозь дым давно потухшего пустозерского костра обращается ко всем нам, православным русским людям, вопрошая о целях и смыслах нашего бытия, о Боге, вере и спасении, о будущих судьбах России… О том, что на сегодняшний день не то что актуальна, а превращается в национальную проблему.
Аввакум, как сказал русский писатель Амфитеатров, был отмечен «большой исторической любовью народа». Протопоп-богатырь был одной из самых ярких и выдающихся личностей дораскольной эпохи, выразителем идейных устремлений Святой Руси не как политического государства, а как духовного начала, где совершается человеческое спасение. Историк-академик СВ. Платонов о протопопе Аввакуме отозвался следующим образом: «Древняя Русь не знала более темпераментного и яркого человека. Как в своей жизни, так и в писаниях Аввакум был непреклонным, горячим и по силе своей личности страшным врагом церковной реформы, так называемого исправления книг и обрядов, предпринятого Никоном… Когда вы читаете сочинения Аввакума — перед вами выявляется необыкновенно страстная натура, острый ум, властная воля и горячая вера…» Аввакум донес до современных мыслящих умов веру преподобного Сергия, иконопись Андрея Рублева, проповедь Златоуста, мученичество первохристиан. Если бы подобная «реформа» начала осуществляться не в XVII веке, а при жизни Сергия Радонежского, наверное этот святой с не меньшим негодованием, чем протопоп Аввакум, восстал против попрания Священного Предания.
Древняя Русь не знала не только человека более темпераментного, наверное, не было в то время талантливейшего литератора, писателя, которым являлся Аввакум. Слово, которым протопоп владел в совершенстве, это его жизнь, его стихия. Любовь Аввакума к книге и перу являются неотъемлемой частью старообрядческого менталитета: «Книга рассматривалась ими как носитель святости и незыблемых традиций». Естественно, что в старообрядчестве авторитет литературной деятельности великого протопопа является непререкаемым. В своих сочинениях Аввакум поднимал многие идеи и сюжеты, которые легли в основу произведений знаменитых писателей XIX века. Духовное становление Алеши Карамазова и видения старца Ферапонта были написаны Ф.М. Достоевским под влиянием «Жития». Образ русской женщины, который впервые в истории отечественной литературы представил Аввакум в лице своей жены Анастасии Марковны, нашел свое последующее продолжение в пушкинских капитанской дочке и Татьяне и в тургеневских Наталье и Лизе. Многим обязаны творчеству Аввакума писатели XX века, такие как Волошин, Шмелев, Ремизов, Леонов. «Это исключительно сильный писатель. Его духовная сила и секрет его влияния заключались в необыкновенно страстном темпераменте, в его горячем и стойком убеждении, в его литературном таланте».
Весьма показательно, что Л.Н. Толстой, а позже и М. Горький настойчиво рекомендовали включить «Житие» в программы школьного обучения. Известно, что Л. Толстой любил читать сочинения Аввакума в кругу своих близких. Как писателя Аввакума высоко ценили И. Тургенев, В. Гаршин, И. Гончаров, Н. Лесков, И. Бунин. А.Д. Мамин-Сибиряк говорил, что между «Словом о полку Игореве» и «Житием» есть одно поразительное сходство: «По языку нет равных этим двум произведениям».
Феномен Аввакума, его талант, его гений есть явление от начала до конца русское. Но благодаря этой выдающейся русскости его творчество приняло поистине вселенские масштабы. Произведение этого писателя можно сопоставить с такими всемирно известными произведениями, как, например, «Исповедь» блаженного Августина, «История моих бедствий» П. Абеляра, автобиография путешественника Марко Поло, «Город Солнца» Т. Кампанеллы, роман Н. Чернышевского «Что делать?» и др. Творчеством Аввакума заинтересовались и за границей. Там его произведения тоже нашли своих поклонников. «Житие» было переведено на многие языки Европы и мира.
Старообрядчество — явление особое, выдающееся, по-своему уникальное, возникшее в истории России. Историко-философские размышления о событиях XVII века не оставляют нам единой точки зрения и однозначных выводов на те бурные события, которые происходили в России.
«Ломка традиционных церковно-бытовых устоев и духовно-нравственных ценностей разделила некогда единый народ не только в церковном отношении, но и в социальном. Народному телу, которое тогда вполне совпадало с церковным, была нанесена рана, губительные последствия которой живут в столетиях. Разделение российского общества, вызванное церковным расколом, стало предвестием дальнейших разломов, приведших к революционной катастрофе».
Нетактично проводимое изменение церковного богослужебного чина, освященного самой древностью, не могло не вызвать недовольства. Центр церковной борьбы против нововведений сосредоточился вокруг Юрьевского протопопа Аввакума Петрова. Самоопределившись, Аввакум сознательно шел на разрыв с официальной церковной властью. За свои убеждения он неоднократно подвергался гонению, претерпевая заточения, пытки, избиения, морения голодом и тому подобное. Неужели стойкость и упрямство этого страдальца были вызваны фанатической приверженностью к мелочам обрядовой стороны богослужения? Иван (Снычев) пишет: «Говоря «умрем за единый аз» (то есть букву), ревнители обрядов свидетельствовали о высочайшем уровне народного благочестия, самим опытом связанного со священной обрядовой формой. Только полное религиозное невежество позволяет толковать эту приверженность к богослужебной форме как «отсталость», «неграмотность» и «неразвитость» русских людей XVII века». Многие «раскольники» были вовсе не скудоумнее своих врагов, а напротив, даже выделялись незаурядными способностями. Авторитетный историк церкви А.В. Карташёв отметил, что голос старообрядческого сопротивления был голосом «идеалистических глубин народной души, Старой Святой Руси». Примерно такую же мысль высказывает известный философ Николай Бердяев: «Русские раскольники — это глубокая черта нашего народного характера». В. Сенатов в своей статье «Философия старообрядчества» выразил подобные мысли: «История старообрядчества есть история развития собственно русской религиозной мысли, зарожденной в глубине веков, задавленной было при Никоне, но никогда не утратившей своих жизненных сил, растущей стихийно».
Взгляд на личность Аввакума, в котором вылилось заострение всеобщего недовольства, требует пересмотра нашим историческим сознанием.
«Спасается мир не через мудрейших, — писал Аввакум Плещеву, — мудрейшие отступили, говорят, что блудили отцы наши в церковных догматах и много времени церковь была в погружении, а теперь они умудрились исправлять, следовательно, не верят слову Христову о непогрешимости церкви». «Это естественная точка зрения нормального человека, — пишет Б. Башилов, — считающего, чтобы религиозное важнейшее дело не проводилось руками таких нечистоплотных чужеземцев, каковы были в большинстве случаев греки». В «раскол» ушли самые сильные, духовно стойкие и крепкие россияне того времени. Их строгая принципиальность была разумной и сознательной. Это было классическое проявление силы духа и ментальности русского народа, его чистых истоков, национальных порывов и самобытных глубин. Появление самых левых толков и согласий старообрядцев, например, бегунов и странников, было вызвано не религиозным невежеством, а духовным рвением и отчаянной решительностью неизменных черт русского характера. Россия когда-то отдаст должное этому сохраненному чувству, с коего начнется пробуждение исторического здравомыслия. У наших православных собратьев в течение трех веков выработалась поразительная способность — терпеть любые, даже самые жестокие, гонения, причем от тех, что примечательно, кто считая, что этим самым он служит Богу и Святой Церкви. Старообрядцы выживали в любых условиях, в любой тесноте, при всякой власти.
По точному слову М.В. Назарова, «в результате от церковной и общественной жизни России и от дальнейшей борьбы за ее православную государственность оказалась отстранена наиболее стойкая и верная идее Святой Руси часть русского народа (около четверти!) — ее впоследствии очень не хватало»…
И, наконец, религиозный мыслитель Иван Ильин подчеркивает правоту староверов: «Старообрядцы… стали верными хранителями русского православно-национального самочувствия во всей его неприкосновенности, наивности и притязательности. Это было трогательно и даже полезно; не потому, что старообрядчество в церковном отношении — право, а потому, что оно веками, в душевной целостности и с нравственной ревностью блюло верность первоначальной форме русского религиозного и русско-национального самочувствия. Верность бывает трогательна и полезна даже в обрядовых мелочах, ибо в них воплощается глубина и искренность религиозного чувства». Нельзя оставить без внимания тот факт, что приверженцы идеала Древней Руси, ее духа и ментальности до сих пор остаются непреклонными в своих убеждениях. Это вовсе не дает повода говорить об их «отсталости», «закостенелости» и «неграмотности». Сильная вера, возвышенный патриотический настрой и ярко выраженное заостренное религиозное чувство могут быть востребованы как стратегическое оружие в очередной (может, последней!) для России духовно-идеологической войне за сохранение самой себя.
Старообрядцы считают себя хранителями древлего благочестия, которое связывали с устоявшимися традициями православного культа и жизненного уклада Святой Руси. Показательно, что свой духовный протест протопоп Аввакум облек в «Слово об иконном писании». В негодовании защитник веры восклицает, осуждая новую манеру писать образ Спаса Эммануила: «Лице одутловато, уста червонныя, власы кудрявые, руки и мышцы толстые, персты надутые, лишо сабли той при бедре не писано. А то писано все по плотскому умыслу, понеже сами еретицы возлюбиша толстоту и плотскую и отвергоша долу горняя», указывая этим самым на перемены на духовном уровне, на поиск иных ценностей, не тех, на которых Древняя Русь взращивала своих святых. «Очевидно, что Иоанн Дамаскин, когда наставлял живописцев в писании образа Христа, предполагал совершенно иное содержание за изображением. То, о потере которого сокрушается протопоп Аввакум».
Замечая в новой иконописи вытеснение аскетических мотивов реалистическими, подмену онтологизма антропоморфизмом, Аввакум пишет: «Немцы ведь иконам не поклоняются, токмо свои образины пишут; каковы сами волосаты, таковы и образы сочиняют». Так же негативно железный протопоп выражает свое отношение к католическому партесному пению в противоположность православному знаменному: «А единогласного наречного пения кто не любит, то смущен, и молитва его суетна есть, и несовершен тот есть боголюбец, но крадет душу тою слабоумием, не хотя повинутися вечной Божественной правде». Высказывания протопопа Аввакума свидетельствуют о замеченных им изменениях в молитвенном мире русского православного человека: это начало секуляризации, подмена религиозно-мистической гносеологии, духовно-опытной возвышенности и утонченности — католической чувственностью или протестантской этикой, десакрализация синергических отношений между Богом и человеком. Как никогда пророчески и злободневно звучит плач и вздыхание священномученика Аввакума: «Ох, Русь Святая! Что это тебе захотелось немецких обычаев и латинских поступков!» В этом истинная суть «реформы». Ее смысл заключается не в изменении богослужебных «обрядов», а в воцарении духа, названного «никонианством», «православие» которого облачено в ризы латино-протестантизма.
Следствием раскола стала определенная путаница в народном мироощущении. Старообрядцы, исходя из консервативных позиций, воспринимали историю как «вечность в настоящем», т.е. как поток времени, в котором каждый имеет свое четко обозначенное место и несет ответственность за все им содеянное. Идея Страшного Суда для староверов имела не мифологический, а глубоко нравственный смысл. Для новообрядцев же идея Суда перестала учитываться в исторических прогнозах, а стала предметом риторических упражнений. Мироощущение новообрядцев стало больше связываться с земными нуждами, а не с вечностью. Старообрядчество придерживается исконно русской духовной традиции, предписывающей постоянный поиск истины и напряженный нравственный тонус. Раскол ударил по этой традиции, когда после падения престижа официальной церкви светская власть установила контроль над системой образования. Наметилась подмена главных целей образования: вместо человека — носителя высшего духовного начала стали готовить человека, выполняющего узкий круг определенных функций.
Центральная идея, высказанная протопопом Аввакумом, есть идея духовной свободы, наглым и циничным образом попираемая синодальным механизмом. Приходской священник официальной церкви рассматривался уже не как пастырь и духовный отец, а как исполнитель воли государственной власти, проводник ее идеологии, проще говоря — полицай, кощунственно превративший тайну исповеди в средство для выявления и уничтожения инакомыслия. Церковь добровольно отдала себя под охрану и попечительство государства. Главою Церкви отныне является не Христос, не собор, не патриарх, а император, и его ставленник — светский чиновник, «обер-прокурор». Патриаршество упразднено. Глава государства назначает высших иерархов. Церковное управление осуществляется сообразно с волей руководителя страны, а последняя является для церкви высшим земным и небесным законом. Церковное благополучие теперь зависит от земного владыки и от его политики. Это само собою должно вовлекать церковь в политические процессы, происходящие в государстве, принимать участие в колеблющихся мнениях царей, императоров, временных правительств, генсеков, президентов… Как сказал известный старообрядческий начетчик Ф.Е. Мельников, «Сообразно с переменой взглядов там, наверху, сообразно с новой группировкой политических партий или с настроением светской, неспособной к суждению массы, — колеблются вверх и вниз также и церковные весы. Исполнены ли члены церковного управления духом Христовым — об этом заботятся мало. Главным мерилом служит то, соответствуют ли они временным видам правительства, а также благоприятствует ли им общественное мнение».
Православный народ окончательно отстранен от приходской жизни, лишен права самостоятельно избирать себе священнослужителей. В соответствии с 7 правилом Феофила Александрийского, 66, 99, 112 и 132 правилами Карфагенского поместного собора, свидетельством достоинства хиротонисаемого человека являлся соборный голос Церкви, т.е. народа. Уже к XII веку в Константинопольской Церкви право избирать посвящаемых лиц перешло исключительно к государственной власти. Владислав Ципин отмечает, что «устранение народа в избрании пастырей не было нарушением фундаментальных канонических правил», однако данное утверждение нельзя считать бесспорным ввиду следующих положений: во-первых, командно-административное управление православной общиной является прямым нарушением 9-го члена Символа Веры, в котором говорится о соборности Церкви, то есть евхарстического единения и живого, непосредственного участия в церковной жизни каждого без исключения христианина. Во-вторых, в соответствии с 30-м апостольским правилом, назначение духовного лица светской властью является не каноничным. Правило гласит: «Аще кий епископ или пресвитер поставлен мирскими людьми, да извержен будет». В-третьих, не каноны регулируют духовную жизнь, а наоборот, источником построения норм церковного права является внутреннее религиозное чувство. Из этого следует вывод, что систематическое нарушение канонического законодательства и, более того, попытки оправдания этого нарушения, а также толкование церковных канонов в угоду своим немощам является свидетельством утраты православного мышления. В нашем случае происходит трудно восполнимая потеря Церковью соборности и духовной самостоятельности — истинной религиозной евангельской свободы, дарованной самим Христом.
Итак, избрание священников становится исключительной прерогативой светской власти, реже — высшего епископата. Отныне функция народа сводится к посещению богослужений и уплате церковного налога. Религиозная политика Российской империи повторила ошибку Византии и наступила на те же грабли, в результате чего от некогда великого государства остались развалины, причиной чему была, прежде всего, бюрократизация духовной жизни каждого отдельного человека. Подведение ее под рамки светского государственного права. От этого и бежали старообрядцы, нелицемерно и настойчиво выражая активный духовно-социальный протест против совершения насилия над человеческой совестью.
Древлеправославные христиане, как и любые религиозно здравомыслящие люди, не могли примириться с противохристианской, по существу, действительностью превращения церкви в одно из государственных ведомств, в инструмент, посредством которого было очень удобно держать народ в рабском повиновении и творить с ним все что угодно, прикрываясь именем христианского Бога.
Произошло непомерное и даже преступное перераспределение полномочий между государством и Церковью, так как первое, по замечанию С.Л. Франка, «мнящее себя верховным властелином человеческой жизни; есть одно из страшных и гибельных проявлений человеческой гордыни — демонизма в человеческом бытии».
На соотношение государственной и церковной власти Никон имел следующие убеждения. Он полагал, что священство выше царства в силу превосходства его задач и полномочий. Царству поручено земное, низшее; священству — небесное, высшее; цари помазуются на царство священниками. Этот взгляд является теоретической ошибкой Никона. Никон считал, что патриарх есть образ Христа. Но Христос, Царь Небесный, уклонялся от земной власти, Он говорит: «Царство Мое не от мира сего…» (Ин. 18, 36). Христос ушел от политической деятельности. Его ждали как земного мессию, который освободит иудеев из-под римского гнета. Христос дал свободу, но свободу не от римлян, а от греха. Он так отвечал тем, кто Его спрашивал о свободе от римлян: «…всякий делающий грех есть раб греха» если Сын освободит вас, то истинно будете свободны» (Ин. 8, 34–36). Какова цель служения Христа? Эта цель отражена в Его словах: «Я на то родился и на то в мир пришел, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего» (Ин. 18, 36, 37). В этих словах заключается цель служения церковного: свидетельствовать истину и правду. Но Никона интересует не истина Христова, а вопрос о том, кто первый в государстве: он или царь. Здесь нельзя не привести следующий евангельский эпизод. Во время тайной вечери между апостолами был спор о том, кто должен почитаться большим. Христос ответил им: «Цари господствуют над народами, и владеющие ими благодетелями называются. А вы не так: кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий — как служащий» (Лк. 22, 27).
Из приведенных слов Спасителя ясно, что Никон, считавший себя образом Христа, был очень далек от Христа.
По учению Церкви, епископ (патриарх есть первый среди епископов) должен обладать следующими качествами. Ему «не должно ссориться», он должен быть приветливым ко всем, учительным, незлобивым», он должен «с кротостью наставлять противников» (2 Тим. 2, 24, 25). Правила святых апостолов запрещают епископам и священникам заниматься политической деятельностью. 30-е апостольское правило гласит: «ни епископ, ни пресвитер да не приимет на себя мирских попечений». В своих стремлениях к власти Никон явно находится в противоречии с учением Православной Церкви. А «возгордившись на царскую державу», он обнаруживает не что иное, как стремление к папизму. Собор 1667 г. разграничил светскую и церковную власть. Это разграничение предложено было папой Григорием императору Льву Исавру: «Архиереям вверены церкви, и они не входят в дела правления народного… а цари не должны входить в дела церковные». Закрытые приказы — это большая уступка государства церкви. Шаг этот со стороны государства был непоследовательным. Право церкви быть неким двойником государственного организма, своеобразным удельным государством уже исторически устарело и упразднено объединением Московского государства. Но иерархия этого не понимала. Это видно из того, что архиереи на соборе горой стояли за Никона, вернее, за его идеи. Последующие патриархи Иоаким и Андриан не переставали повторять Никоновы речи о превосходстве власти священства над властью царской. Все это говорит о том, что духовная власть не понимала сущности своего предназначения. Духовные лица, иерархи не понимали, что они рабы того Царя, царство Которого «не от мира сего». Итогом всех споров стало то, что церковная власть, духовная по своему существу, тянулась за государственной короной, потом крепко схватилась за государственный меч (чтобы поразить старообрядцев) и, наконец, была принуждена надеть государственный мундир в виде Правительствующего Синода. Отсюда слабость и отсутствие авторитета дореволюционной церковной иерархии, её умственное бесплодие, неспособность свидетельствовать о социальной правде и давать пищу умам и сердцам. Так Русская Церковь потеряла инициативу в историко-национальном воспитании народа. Отечественную историю русский человек преимущественно будет познавать не с церковного клироса, а с оперной сцены, через картины мирских живописцев и книги писателей. Нетрудно понять, насколько все это ускорило секуляризацию русского общества.
Никонианство, по замечанию русского религиозного философа B.C. Соловьева, заключается не в троеперстии и новопечатных книгах: «Оно состоит в том ложном римском начале, по которому Истина и Благодать Христова, будучи собственностью и привилегией церковной иерархии, могут принудительно навязываться остальной церкви как безгласному стаду, и религиозное единение всех может достигаться средствами насилия». Потому то же самое двоеперстие как прерогатива Древлеправославия, кроме самой верной формы выражения православных догматов, символизирует духовную свободу, поставленную в противовес государственно-церковному диктату. «А двухвековые страдания старообрядцев останутся навеки украшением русской народной истории, истории борьбы духа против грубой силы».
