На память иже во святых отца нашего Амвросия, митрополита Белокриницкого, 30-летие служения в священном сане отметил настоятель храма Покрова Пресвятыя Богородицы города Ржева протоиерей Евгений Чунин. В этот памятный день о. Евгений дал интервью сайту «Вятское старообрядчество», в котором поделился воспоминаниями о 30-летнем пути священства, радостями и сложностями, бывшими за этот период.
— Прошло 30 лет со дня, когда митрополит Алимпий в Москве совершил вашу священническую хиротонию. Каждый человек по прошествии некоторого времени оценивает свои труды, пытается понять их качество. Ваш тридцатилетний результат в основном является победой или иные ощущения вызывает?
— Среднее нечто. С одной стороны, это время не прошло даром: старались, искали, пробовали, в чем-то приобрели некий опыт, опыт из этого и вырастает. С другой стороны, я далеко не удовлетворен и качеством, и масштабами. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу такие моменты, в которых можно было действовать активнее и добиться большего. Сейчас, кажется, я понимаю, как это можно было бы сделать, а тогда это было непонятно, не видно. В целом, сопоставляя то, что можно бы считать исполненным и достигнутым, в сравнении с объемом задач, которые изначально ставились, к сожалению, сделано очень мало. И личные слабости, и недостаток организованности, недостаток опыта, попытки найти решения, которые не всегда бывали удачными… От этой грусти не уйти.
Ресурс времени — это очень серьезный ресурс. Столько времени, сколько прошло, и второй такой жизни уже не будет. К сожалению, то, что не удалось, не успел, уже не сделать. Может быть, было можно, но не получилось, не видно было как, не хватило помощников, не хватило сил. 30 лет назад я пришел в Сычевку. И тогда, прикидывая свои планы, я понимал, что нужно открывать общину в Вязьме. У меня сохранились списки, наработки, но не получилось. Сейчас к этому же подошел отец Дмитрий, не так давно направленный в Сычевку настоятелем. Он подошел к этому не с моей подачи, а сам. Но те 20 – 30 семей, которые были тогда, они потеряны. Их сейчас уже и в Вязьме, скорее всего, не найти. Я думаю об этом и понимаю, что актуальность не ушла, это мои 30 лет прошли мимо. Тогда я просто рвался, я был вообще один. Сейчас, слава Богу, есть отец Андрей Андреев, отец Дмитрий Чунин, какая-то молодежь, какие-то силы.
— Если вернуться в тот священный день хиротонии. Что помнится? Какие желания и надежды были в тот момент?
— Самое главное, чтобы это было угодно Богу. Я всегда был убежден, что я далек от тех кондиций, которым должен соответствовать настоящий служитель Церкви. Я совершенно не стремился к этому специально, это не моя была инициатива, меня придвинули к этому, и я не смел отказаться, потому что я видел примеры служителей на тот момент. Один из них — отец Илия Ближников, который, проживал в Псковской области и окормлял очень много областей. Это был благоговейный старец, который всю свою жизнь отдал Церкви. В старости, уже в совершенно ветхом состоянии, он переживал более всего за то, что не видел смены, не видел, кому он теперь должен передать дела своей жизни. Эта его молчаливая боль, насколько я ее тогда мог понять, не могла меня не коснуться. И когда ко мне был обращен призыв к служению в священном сане, я совершенно не думал о том, что у меня куча дел, диссертация, еще что-то, это меня не касается, что я далек от этого, что не достоин… В памяти стоял тот немой взор отца Илии — и других вариантов, кроме согласия, я не видел. Примером был не только отец Илия. Был отец Григорий, служивший в Сычевке, тоже преклонных лет старец, представитель уходящего поколения тех военных лет. Как я могу отказаться, если кто-то считает, что я могу принести пользу? Как я, руководствуясь своими планами и надеждами, скажу: нет, оставьте меня в покое, я буду жить своей жизнью? На это мне не хватило смелости, я понял, что просто не имею права отказаться и просил у Бога только одного: чтобы это не было ошибкой, чтоб Бог помог, если возможно мне сделать что-то полезное, если во мне есть реальная нужда, а если это что-то случайное — отвел. Я не ждал никаких почестей, я совершенно не стремился к славе, чести. Я видел перед собой простой вариант светского христианского жития, вполне достижимый, и, честно говоря, я его в большей степени и считал подходящим. Пришлось принимать жребий, который на меня как некий данный свыше опустился, и я его принял.
— Настал день, когда нужно было в первый раз в качестве настоятеля войти в храм. Как встретили люди?
— Это было вечером в субботу, через неделю после поставления. В этот день я еще служил службу на Рогожском, пока пообедал, собрал вещи, приехал уже практически к Евангелию. Службу начали к тому времени и все поджидали, что вот-вот подъедет новый священник. Такой очень трепетный момент. С одной стороны, неудобно, чувствуешь застенчивость, а с другой — ну что теперь топтаться, прятаться от людей. Алтарь был закрыт, зашел, облачился. Настроение сейчас уже не вспомню, но, конечно, это было с болезненным трепетом: теперь это моя жизнь.
А потом долго люди подходили за благословением. Было это интуитивно или кто-то предупредил, я не знаю. Закончилась служба, исходные поклоны помолились, и все, кто был в храме, выстроились в очередь за благословением. До сих пор я только принимал благословение, а тут люди ждут, чтобы я подал им благословение, это было даже немного мучительно. Все было с душевным теплом, все было хорошо. К сожалению, не помню свою первую проповедь, но, наверняка по окончании литургии я что-то сказал.
— Сколько человек примерно было?
— Я думаю, что человек 50.
— Как виделось состояние прихода?
— В приходе были какие-то силы, но это были силы пожилых людей, абсолютно не было молодежи. Если быть честным, тогда нигде особо молодежи не было. Сейчас есть воскресные школы, детские лагеря… Тогда в некоторых храмах сами руководители общин обращались к прихожанам, чтобы не приводили детей, потому что существовала угроза закрытия храма, угрожали власти.
Были милые добрые бабушки, я с бабушками всегда дружил, большинство из них уже проводил в мир иной. С теплыми чувствами с каждой из них приходилось прощаться. Они были мне уже знакомы за два с половиной года диаконского служения. На ближайшем же заседании церковного совета, после поставления, они меня избрали председателем. До этого средний возраст участника церковного совета был 72 года — от 60 до 85 лет. Я на протяжении 15 лет был председателем церковного совета, председателем общины.
Через полгода мы открыли воскресную школу. Было много непонятного, но мы пробовали. Первой моей соработницей по воскресной школе был Людмила Доброхвалова, Господь неспроста ее нам послал. Многое приходилось делать «на ощупь», не было ответов, негде было искать и спросить было не у кого.
— Какие первые задачи были поставлены?
— Воскресная школа осмыслялась в течение года. Церковную службу надо было наладить, хотя она более-менее была, ее вели старики Георгий Павлович и Григорий Феоктистович. Григория приводила дочь, он был уже слепым и читал на праздник Апостол на память. Была Варвара Даниловна Андреева, матушка Ирина, на тот момент мы эстафету приняли. Конечно, читать и петь молодежи не было. Много вопросов было с церковными делами, по участку и по зданиям, и крыша где-то подтекала, и отопление надо было сделать, построилась целая цепочка дел сразу. Для проведения воскресной школы надо было создавать место, на котором можно было бы ее проводить. Помещений не было, только на хорах, встала задача как-то эти хоры разгрузить от имущества, которое на них находилось. Год спустя мы взялись строить забор — забор был старым, местами на подпорках. Стоить дощатый еще на 10 лет не хотелось, и мы замахнулись на капитальный — кирпичный.
— Не обходится и без трудностей. О чем переживалось в те дни?
— Возникали временами, может быть не глобальные, но какие-то шероховатости с отдельными прихожанами, люди были разные. На тот момент многие еще не приобрели своего христианского опыта. Люди, может, и ходили в храм, но были немножко диковатыми в плане христианской жизни. И когда я стал более настойчиво пастырскую деятельность вести, временами стали возникать трения. Бывший до меня священник не вмешивался в такие тонкости: ну живите, как хотите, я вам не мешаю, и трения не возникало. А я считал, что священник — настоятель, он должен настаивать на правильном осмысленном видении, он должен иметь свою позицию и быть готовым ее объяснять. Каждый раз возникала ситуация: или отступить, и проблема уйдет, и тогда не стоит браться за эти вопросы; или эти вопросы надо решать, а как тогда сделать так, чтобы не потерять человека и не усугубить ситуацию с ним.
Все же вскоре мы продвинулись в организации воскресной школы: нашли для нее место, сделали комплект лавок и столов. В 1992 году возникла идея лагеря, а в 1993-м в начале года мы обратились с заявкой в соответствующие инстанции, начали реализовывать свою идею. В тот момент у нас не было спонсоров, только наша церковная касса. Я оглядываюсь на 90-е годы и думаю, как же тогда люди жили? А мы пытались создавать лагерь: как, из чего, за чей счет? Конечно, все это было тяжело. И много было этих вопросов, и постоянно приходилось рассуждать по принципу «по одежке протягивай ножки», т.е. есть жить по реалиям, которые в те времена были довольно печальными.
Были и личные проблемы. 90-е годы, развал Союза, дефолт и постоянное колебание цен. В какие-то моменты я осознавал, что на свою зарплату священника я не могу детям купить молока. Не говоря уже о других вещах. И если поддаться этим настроениям, то можно было начать горевать очень серьезно. В такие моменты, конечно, Господь выручал и родные. Добрым словом вспоминаю свою тещу Наталью Яковлевну Артемьеву. С ее помощью нам удалось купить корову, которую мы держали более десятка лет. Удивительное дело! На молоко не хватало, а корову купили, и молоко с тех пор было в достатке. Оглядываясь на это, думаешь: надо же, как Господь милостив! Проблема превратилась в благополучие. В эти страшные десять лет, пока еще дети были маленькие, Господь не оставлял. Можно приводить и другие примеры.
— Много священников за почти 110 лет служили в Покровском храме Ржева. 30 лет — это четверть от возраста храма. Наверное, самый продолжительный период служения именно ваш?
— Да, это действительно так. Все священники приходили в храм уже в зрелом возрасте, и им не удавалось дослужить «до конца»: репрессии, переводы или какие-нибудь другие коллизии. Я никоим образом не хочу сказать, что это моя какая-то заслуженная честь, просто так уж вышло, что здесь я задержался дольше многих, дольше всех.
— Вернемся к вопросу взаимоотношений: как складывались отношения с общиной? Ведь люди такие разные. Важнее умение заявить свой авторитет организатора или труд дипломата?
— Наверное, все-таки дипломата. Я не знаю, как со стороны, возможно есть и другая оценка. Я помню и критику в свой адрес. Но чаще всего эти люди, привыкшие критиковать всех и вся, не удержались сами. Возможно, их рассуждения были не вполне объективны, возможно, слишком болезненным был их взгляд. Большинство нашу активность принимало. Я никогда на своей личной власти не настаивал. В вопросах церковных, как правило, удавалось найти компромиссы и решения даже тогда, когда ситуация была неоднозначной. Бывали и такие вопросы, где преимущество, скажем так, оказывалось не на моей стороне, но они не были ключевыми. В любом случае, мы старались сохранить в общине рабочее взаимопонимание.
Были моменты, когда со стороны отдельных людей возникало некоторое напряжение. И сейчас думаешь, оглядываясь назад: слава Богу, что все сложилось мирно, и, вроде, все довольны. Требуется терпение, снисхождение. Надо понимать, что священник по определению не для всех авторитет. Поэтому для прихода позиция священника «я так считаю» — это не решение вопроса. Надо уметь искать компромиссы. Я думаю, что это очень важно. Может, это актуально не для каждой общины, но здесь приходилось развивать этот навык. Больших потрясений, я думаю, нам удалось избежать.
— Известно, что один в поле не воин. Всегда ли Господь посылал помощников?
Как правило, да, но начиналось с того, что первыми помощниками была семья, просто больше не было никого. Бабушки, которые морально поддерживали, в плане работы с людьми и развития мало чего могли. Так было в начале. Затем круг начал постепенно расти. Появились сотрудники воскресной школы. Они пришли во второй половине 90-х. Кто-то из них были ранее номинальными чадами РПЦ, кто-то пришел из неверия, кто-то из протестантских структур, и они нашли здесь для себя правду, нашли ответы на какие-то жизненные вопросы и смогли включиться в нашу созидательную деятельность. Слава Богу, я этому очень рад. Помощники есть, другое дело, что у каждого помощника свой уровень компетенции, и понимаешь, что не каждого человека и не к каждой задаче подведешь. Поэтому все равно остаются какие-то наиболее сложные задачи, в которых иногда бываешь один, к сожалению. Или людей, с которыми можно поделиться этими проблемами, очень мало. Ну, а в целом помощники есть.
— В данный момент во ржевском приходе большой причт: два священника, диакон, множество чтецов и иных помощников. Это все будущие служители? Хватит ли места в алтаре?
— Мы в своей кадровой политике не заботимся целенаправленно об обесценивании наших потребностей, даже перспективных. Когда эти потребности обостряются, то, конечно же, приходится думать. А так наша позиция примерно такова. Каждому человеку надо предоставить возможность роста, и, если его личный рост, моральный, церковный, опыт в участии служения церковного на каких-то уровнях, которые ему доступны, подводит его к тому моменту, когда его можно поставить на ступеньку выше, если это в нашей власти, мы стараемся такую инициативу проявлять. Хотя, может быть, мы и не нуждаемся в том, чтобы данный человек эту ступенечку занял, строго говоря. Но для логики его развития, для его какой-то внутренней гармонии христианской, мы считаем, что так лучше. И мы идем на такой шаг, работая тем самым не на свои интересы, заботимся о нашей матушке-Церкви. Предполагается, что этот опыт, который здесь смогут получить эти люди, в конце концов, он будет полезен и здесь, может, где-то еще пригодится-применится.
Так обычно и получается. Много кадров разного уровня «на выданье» куда-то ушло. И тот, кто меня интервьюирует, тоже пример из этой серии. И это не единственный такой пример. Мы не жалеем об этом, хотя мы не смогли достигнуть каких-то надежд на сотрудничество. Самое дорогое и самое ценное, чтобы каждый христианин, насколько возможно, нашел свое место в Церкви и смог включиться в какое-то созидание церковное. Это тем более прекрасно для нас, сегодня настолько бедных кадрами в целом. Получается, что мы работаем сейчас «на вырост», с учетом общецерковных нужд.
— Ржевский приход в старообрядчестве — своеобразный маяк. Для многих приходов он является ориентиром, и многие кадры отсюда разъехались по нашей Родине. Какие чувства наполняют: гордость, радость или чувство ответственности?
— Гордость отметем, как говорится, Господи сохрани. Радость… Если мы кому-то в чем-то помогли, и человек какой-то стартовый импульс получил с нашим участием, то слава Богу! Совершенно искренне хочется показать, что мы не забыли всех тех, с кем дружили когда-то. Мы радуемся их успехам, пусть это успехи на каких-то других, общественных, фронтах. Ответственность? Собственно говоря, в отношении этих-то людей какая ответственность? В тот момент, когда они еще были чтецами, пономарями и клирошанами, может, и были какие-то недоделки, но ведь этого уже не вернешь. Но и сегодня я искренне рад сотрудничать с теми, кто в свое время был у нас учеником, стажером, младшим участником церковной службы. В настоящее время кто-то из них уже имеет священный сан. Это приятно, это радостно, я искренне готов помочь каждому из них. С моей стороны тепло к ним остается.
— Какие сложные периоды можно вспомнить за эти годы?
— Каждый период был по-своему сложный. Период митрополита Алимпия, отца Леонида (его помощника) — это первое десятилетие моего служения. Это был период бедности, отсутствия ресурсов. С другой стороны, в те времена было трудно еще от того, что мы пытались увидеть перед собой какие-то масштабные церковные задачи, но были в самом видении задач достаточно одиноки. Этих задач не ставила Церковь, они широко не обсуждались, на горизонтах церковных их не было. Мы оказывались в положении каких-то выскочек, которые чем-то там маются, какими-то проблемами, которые большинству непонятны. Надо было удержать в себе понимание проблем притом, что вокруг этого понимания не было. Это была сложность того периода.
В период митрополита Андриана были провозглашены достойные общецерковные направления деятельности. Мне, озадаченному должностью управляющего делами митрополии, пришлось разделиться: большая московская нагрузка плюс нерешенность вопросов во Ржеве. Я не видел, с кем можно было бы поделиться ответственностью за те приходы, которые были мне поручены. Приходилось рваться между Москвой и Ржевом, и это продолжалось пять лет очень напряженно. Сейчас о наличии особенно ярких проблем я не скажу. Отсутствие финансирования? Это общая беда в России. Все мы как-то без денег пытаемся жить. Это наша общая трудность.
— Можно ли сказать, что вас с детства в семье готовили к служению в Церкви?
— Дома мы иногда рассуждали об этом. Мама говорила, что мы должны быть христианами, вести христианскую жизнь и потом, может быть, когда-нибудь еще и послужить Церкви. Видимо, это была ее мечта. Ей хотелось надеяться, что ее дети смогут в служении Церкви найти свое место. Но мне тогда было абсолютно непонятно, что это и как это может быть. Ее фразу я запомнил, но она никак не отражалась в моей жизни. После окончания института, после того как я три года отработал по распределению, ко мне был обращен призыв к священству. Я посчитал, что я не имею права отказаться, потому что у меня было мое понимание ответственности перед Богом, перед Церковью. Я относился к этому с великим страхом, не представлял, куда я иду, куда я вступаю. Единственное, на что я надеялся — если Господь благословляет, то Он все и устроит. И эта надежда в общем-то подтвердилась.
— Не было ли желания вернуть все вспять? Быть свободным от этой стези священника?
— Бросить все и уйти — такого желания не было. Оставить служение — были такие моменты, но не отделять себя от Церкви. Быть просто активным участником церковной жизни. Другого сейчас я не могу себе представить.
— Ваши дети тоже служат в Церкви?
— Нельзя так сказать, что все служат. Слава Богу, все с Богом. Кто-то действительно себя в церковном служении нашел, был призван на этот путь. Кто-то до этого в настоящий момент еще не дорос. Во всяком случае, они живут активной христианско-приходской жизнью, это тоже хорошо и правильно. В конце концов, мы тоже понимаем, что невозможно всем быть священнослужителями, и кто-то должен и просто в храме молиться.
Я переживаю, когда вижу со стороны своих детей, как мне кажется, недостаточное проявление христианской активности, христианской сознательности. Это вызывает у меня вспышки какой-то, так сказать, ревности. Хотя понятно, что дети взрослые, у каждого своя жизнь, и в ней разбираться уже надо им самим. Я очень хочу надеяться, что все они будут не просто на словах с Богом, что христианские нормы были и будут для них определяющими в выборе и поступках. Я буду рад, если кто-то из них еще сможет приблизиться к Богу посредством церковного служения.
— Для них выбор стези — ваш пример или неизбежность для детей священника?
— Я не считаю, что здесь есть какая-то неизбежность. Дети получили образование, которое самостоятельно позволяет строить свою жизнь как непосредственно при храме, так и просто рядом с ним. Пример ли для них мой жизненный путь — это вопрос уже, наверное, к ним. Моя жизнь такая своеобразная, стоит ли ее каким-то примером представить? Я бы не хотел, чтобы мои несовершенства и слабости, которые я за собой замечаю, послужили каким-то охлаждающим фактором в осознании ими своих христианских приоритетов.
— Какими вы видите своих детей в будущем? Чего они в вашем понимании должны достичь?
— Должны — не то слово. Если они просто будут честными, добрыми и последовательными христианами Церкви, будут осмысливать и относиться с пониманием к вопросам и проблемам церковной жизни, а не только условно пользоваться каким-то церковным «сервисом», по большому счету я буду удовлетворен. У каждого свои способности и таланты.
— Дети для вас — это очередной повод для благодарности Богу или предмет сокрушения?
— Я надеюсь, не сокрушения. Хотя родительские переживания все-таки имеют место быть. Думаю, для любого родителя это нормально. Но все-таки я полагаю, что надо благодарить Бога, что все так, а не как-то по-другому. Это превалирует.
— Матушка — спутница священника. Каков ее труд?
— Здесь много разных примеров. Можно какой-то минимум себе представить, определить, будет ли он для всех одинаковым… Можно себе представлять максимум. У супруги священника, мне кажется, обширное поле для личной самореализации. Может, даже более широкое, у самого священника. Можно браться, можно не браться, можно на себя и воскресную школу взять, и со своими детьми заниматься, и службу вести, и заниматься пением, тратить на это много сил и времени. Можно не касаться этого и считать, что обязанность матушки — поддержка батюшки, создание ему комфорта домашнего, и это тоже верно, и это тоже нужно. Здесь очень широкие рамки для женщин, оказавшихся на таком и почетном, и трудном месте. В конце концов, супруга священника реализует свое понимание своего статуса и делает то, что для нее в сложившихся условиях представляется реальным.
— Семья в жизни священника — это помощь или обременение?
— Я себя никогда не видел вне семьи, хотя допускаю, что кто-то другой по-другому об этом размышляет. Моя семья всегда была включена в церковную жизнь настолько, насколько это было возможно. Детишки подрастают, начинают участвовать в служении и в алтаре, пономарских делах. Клирос — естественно.
Для семейного человека, если даже он священник, семья не должна быть отягчающим фактором. Конечно, семья — это особые трудности, это естественно, но отношение к этому должно быть спокойное. Мне кажется, что внутри меня оно так и было. В семье ищешь опору для своих духовных позиций. Когда рядом детишки, которые что-то понимают, формируются, осмысливают свое положение, растут в христианском духовном плане — это очень важная обстановка, та обстановка, которая священнику тоже помогает.
Вспомнить хотя бы Аввакума. Даже в его страшных изгнаниях и походах он был вместе со своими детьми, вместе с Марковной. Сколько с этим было связано трудностей! Тем не менее он всегда смотрел на это спокойно, это казалось ему естественным. Одну фразу его помню: «связали вы меня», когда речь идет о его готовности к страданиям и мученическому подвигу, только тогда. Марковна нашла мудрые слова, чтобы его успокоить: «Господь с тобой, аз тя и с детьми благословляю». Это единственный случай, в остальное время все было гармонично.
— Подведем небольшой итог. Как видится дальнейшее тридцатилетие?
— Планы, на самом деле, еще очень большие. Хочется уделить время творческим делам — за первые тридцать лет руки мало доходили. Очень много за мной числится нерешенных вопросов, связанных с построением церковных дел и т.д. Если бы Бог дал решение этих задач продвинуть, привести ситуацию к большему порядку и гармонии христианской, то это бы высвободило силы. Но опять же трезво осознаю, что планы-то можно строить, но из них исполнится столько, сколько Господь отведет.
Мы уже приходим к тому возрасту, когда надо понимать, что все в руках Божиих, оно и раньше было в руках Божьих, а теперь сугубо. По словам пророка Давыда, человеку отпущено «аще ли же в силах осемьдесят лет, и множае их — труд и болезнь». Поэтому теперь уже как-то с надеждой, если Господь такую милость пошлет, что-то еще полезное успеть сделать. А вообще уже за большую часть прожитой жизни, к сожалению, констатируешь, что из того, о чем я сам думал и мечтал, удалось сделать совсем мало.
— Чего бы хотелось пожелать общине и тем, кто окружает вас?
— Терпения, взаимопонимания, активности, конечно. Самоуспокоенность, когда человек сам себе говорит: все хорошо и ничего не надо, — вот это для меня лично прискорбная позиция человека. Мне очень нравятся люди, которые ищут, стараются, пытаются пробовать силы. Может, ошибаются, но, по крайней мере, хотят, стремятся. Я сам уже, может быть, не совсем такой, но я бы хотел, чтобы таких людей вокруг было больше, с ними удается что-то изменить к лучшему.
— Этим закончим. Пожелаем отцу Евгению помощи Божией и помощников на жизненном пути в дальнейших его трудах.
